тоже соты. У них тут пасека была раньше, что ли?
Написал Ире. Стою, еду. Вой электромоторов по восходящей – набираем скорость. Вагоны – старые московские. Жетоны, к слову, тоже – старые московские. Привет из девяностых. Турникеты, полагающиеся к таким жетонам – из той же семейки. Может, они и тётушек, что дежурят у эскалаторов и жмут на красную кнопку, если твой кед застрянет в движущихся ступеньках, тоже из столицы привезли? Хотя вряд ли: тётушки свежие, а те, что в девяностые в столице эскалаторы отключали, поди на пенсии уже, если живы.
Пикнул телефон – Ира вышла на связь. Мол, недалеко от твоего адреса живу, устраивайся и приходи к стеле – два квартала ходу. Ок, говорю. Поднял голову. И ощутил, как говорят мои полузабытые одногруппники, что стали работать по специальности, когнитивный диссонанс. Первая мысль: «Какого хера я делаю в Москве». Через три секунды отпустило. Но треснуло сильно. Метро ведь тоже пахнет. Я не о человечьих испарениях. Скорее, это смесь запаха резины и сгорающей в электричестве стали. Наземные электрички пахнут похоже, но всё равно не так. Звуки поезда, ветер в форточку, разгон, покачивания, торможение… Понятно, что мозг перенёс флажок моей геолокации в Москву: в екатеринбургское метро я спустился третий, наверное, раз. В московское спускался тысячи. Поржал.
Уралмаш. Вышел – снова через будочку-переход. Достал телефон: по навигатору, мне нужно на другую сторону дороги. Вон пешеходник. Светофор. Ждём, идём. И ещё трое идут со мной. И ещё несколько – навстречу. Никого не знаю. Никогошеньки! Даже теоретически не могу знать. Кайф! Избавление, освобождение. И зелено кругом. И тепло. И хочется улыбаться. Я уже не вертел головой по сторонам – поворачивался всем телом. Грязно, но дома. Люди незнакомые, но знакомых типажей. Вот – кто-то по делам. Вот – бестолковая молодёжь, из портативной колонки какой-то гнусавый вой. А вон и братья по оружию того парняги из богадельни, что унёс рюкзак, – местная богема. Ведёт образ жизни, позволяющий не слишком работать, но не забывать предаваться увеселениям в виде распития. Иногда и разбития – лиц, к примеру. Следы последнего – как минимум у двоих. Всего же на каменном основании кованного заборчика – пятеро. И дамы с ними. В красивых халатах, в красивых комнатных тапках. Личики кругленькие, животики тоже кругленькие, а вот ножки тоненькие. Близится время вина и любви. Это кружит им голову, но они не показывают виду. Все провожают взглядом меня. Я им не слишком интересен: шансы получить от меня подать равны нулю, а больше им ничего и не надо. Никакой классовой ненависти, только бизнес. То ли дело, тамбовские алкаши. Мы там были с папой на рок-фестивале: почему бы не показать отцу с полувековым стажем преподавателя фортепиано, какой ещё бывает музыка. Мы шли к остановке – нужно было ехать на фестиваль. Папа – пониже, я – повыше, оба в джинсах, оба в кроссовках, в футболках, кепках и очках. Оба – с рюкзаками. Алкаши тогда нас на несколько минут невзлюбили: