более жуткие времена пережила. И я тоже обязательно переживу, выживу и пойму, почему моя жизнь складывается вот таким образом.
– Почти закончила писать очерк, через минут сорок будет готов полностью, еще чуть деталями надо насытить и вычитать. Фотографии послевоенных лет бабулина дочка мне прислала, – последовательно докладываю я обстановку. Глаза, в упор наблюдающие за мной, пока что голубого цвета. – Кстати, бабушка с трудом передвигается, ее дочка говорит, что к нам они не приедут, это точно. К себе в гости ждут.
Глаза становятся зелеными. Меня охватывает ужас. Что не так я сделала? За те короткие мгновения перед тем, как на меня снова начнут истошно орать, я успеваю ощутить горечь от катастрофического предположения. А вдруг, я полностью профнепригодна и напрасно все эти годы мечтала о службе, демоны меня, что ли запутали? В такой тотальной несуразности уже и в демонов поверишь. У меня совершенно ничего хорошего не получается. Может, во мне чего-то важного не хватает, потому именно со мной так непотребно обращаются? Я второй месяц здесь, а результат при этом самый отвратительный. Из остроумной мечтательницы я превратилась в запуганную моль, которая подпрыгивает и бежит стремглав на звуки голоса. Каждое утро, когда я сюда еду в автобусе, не могу не содрогаться от предположений о том, какое очередное испытание меня ждет в сером здании.
– Скажи мне, пожалуйста, такую вещь, – не угадала я. Нет, она не кричит, а шипит тяжелым, раздавливающим голосом. – Кто тебе давал указание спрашивать о том, приедет она к нам или нет?
Это какая-то полнейшая белеберда! Это вообще возможно в 21-м веке, в стране развивающейся демократии, между потомками народа, из века в век побеждавшего всех врагов? Разве я причинила вред нашему общему делу? Я выяснила важную информацию, благодаря которой мероприятие не сорвется.
– Я не спрашивала специально, ее дочь сама мне сказала об этом, – это просто какой-то страшный и стремный сон, так не бывает в реальном мире! За что, за какую оплошность она сейчас так мастерски заставляет меня чувствовать себя никчемным ничтожеством?
– Я еще раз спрашиваю: кто тебе давал такое указание? – эта фраза летит в меня, как удар хлыста по лицу. У меня горят щеки. За всю свою вполне взрослую жизнь я не испытывала таких крайних волнений, чтобы понять смысл книжного выражения «у нее загорелись щеки». А сейчас вполне понимаю.
– Никто, – тихо говорю я.
– А теперь иди и пиши очерк. И не надо лезть туда, куда не просят.
Я иду и пишу. Нет, пытаюсь писать. Выжимаю из себя импульс, который заставляет рождать мысль, чтобы я перенесла ее на вордовскую страницу. Меня трясет от неясных и неприятных чувств. Что происходит?
– Галя, зайди ко мне.
Повелевающий моим жалким организмом голос отрывает меня от мысленных ощупываний извечных вопросов «зачем» да «почему». Слава богу, что успела дописать, вычитать и распечатать текст. Начальница будто в магическом шаре узрела все, что со мной происходило и без уточнений того, закончила ли