моя беременность, то никакой помощи я бы не получила. Как он сказал… третий лишний?
– Виктор Альбертович, добрый вечер, – кивнул нам пожилой благообразный старичок на входе в театр. Он же принял у нас верхнюю одежду. – Герман Игнатьевич смотрит репетицию в большом зале.
– Ты тут постоянный гость? – приподняла я брови.
В нашем городе несколько театров. За то время, что мы встречались, мы ни разу не ходили ни на балет, ни на оперу. Я обожала обычные спектакли, зачитывалась пьесами, так как сама пыталась когда-то поступать в театральное, но вот балет не понимала от слова «совсем».
Но, может быть, это его новая пассия любит классические танцы или оперы?
Мужчина мне на это не ответил, лишь кивнул старичку и потащил меня по широкому коридору на роскошную лестницу с изящными изогнутыми перилами, туда, где раздавались приглушенные звуки музыки.
Но стоило нам подняться, как музыка вдруг стихла, и послышался громкий голос:
– Генпрогон через два дня. Вы должны танцевать так, словно последний раз выходите на сцену! Валерьева, ноги! Почему я должен объяснять очевидные вещи? Игнатьев, ты опять сбился. Мне тебя на уроки математики отдать, чтобы счету до трех научили?! Вы все – отвратительно, просто отвратительно. Что с вами сегодня? Мне второй состав вызывать?!
От доносившейся ругани стало не по себе. Пока мы подходили ближе, человек расходился все сильнее и сильнее.
– Мне за вас стыдно! Премьера через неделю! Не-де-лю! Соловьева, сколько дней в неделе?
Ответ не был слышен, но, судя по всему, ответили верно.
– Хоть это ты знаешь, а я думал, ты совсем отсталая. Эльтова…
– Думаю, на сегодня разбора полетов хватит, – прервал ругань другой голос, как раз в тот момент, когда мы подошли к самым дверям. – Ирина, вы были очаровательны. И все другие тоже. Мне очень понравилось. Прошу, повторите последнюю сцену еще раз. Чистое наслаждение наблюдать за вами. Пир для души, так сказать.
Мы с Виктором вошли в зал. Последний раз я была здесь еще будучи воспитанницей детдома. Тогда нас регулярно водили по всяким выставкам и музеям за счет благотворителей, хотя многим из нас это было фактически не нужно.
А вот я в свое время прониклась. Театры я обожала гораздо больше, чем кино.
Но зал, куда мы пришли, видела словно впервые. Амфитеатр из мягких обитых бархатом рядов кресел, балконы с вип-ложами, высокая сцена. На сцене с десяток девушек, около пяти юношей, весь одетый в белое насупленный мужчина, должно быть, балетмейстер, или как там его называют. В углу сцены стояло фортепиано с неприметной женщиной за ним.
– Виктор Альбертович? – нас окликнули, и только тогда я заметила сидящего на передних рядах очень бледного худого мужчину. Его черные волосы чуть вились, нос выдавался вперед, щеки были впалыми, а взгляд темно-карих глаз цепко следил за происходящим вокруг. – Второй день подряд. Чем же обязан?
Виктор кивнул ему, подходя ближе.
– Привет, Герман.
Сам Герман тем временем повернулся к сцене и хлопнул в ладоши.
– Продолжайте,