Какая, на хрен, интуиция? Ты ведь еще тот долг не отдал.
– Какой долг?
Тут уже К. всерьез разозлился. Голос его стал сухим и отчужденным. Надо же, его еще и испытывают, забыв про собственные грехи! Можно сказать, провоцируют. Это уж совсем ни в какие ворота. О чем вообще тогда говорить?
К. готов был к окончательному разрыву.
И вот теперь цепочка.
Реликвия.
Талисман.
Ну да, все равно ведь, как ни крути, золото. По сути, брат к нему только в связи с финансовыми проблемами обращался, ни по каким другим поводам.
Снова вроде как проверка. Снова испытание.
Брат вертел золотую змейку пальцами, и видно было, что они у него немного подрагивают.
– Тяжелая, – констатировал он.
К. молча смотрел на его руки, словно ожидая какого-нибудь подвоха, какого-нибудь фокус-покуса, когда вещь в руках опытного кудесника либо просто исчезает, либо превращается во что-то другое. Скажем, белое яйцо —в живого желтого цыпленка, меховая шапка – в длинноухого кролика, разноцветная гирлянда – в стаю голубей…
– Такая же, как у меня, – снова констатировал брат. —Разве что у меня чуть полегче.
– Вряд ли, – возразил К., – мама говорила, что цепочка была разделена на две равные части.
– Может, я и ошибаюсь, – сказал брат. Лицо его раскраснелось.
– А что Валера? – буднично спросил К. про сына брата.
– Да ничего, неплохо, в аспирантуру вот надумал поступать, – сказал брат, по-прежнему не отрывая взгляда от цепочки. – Даже не знаю, зачем ему. В наше-то время…
И тут К. сделал то, чего сам от себя совершенно не ожидал. Он вдруг сказал:
– А знаешь что? Бери-ка ты эту хреновину себе, правда, мне она ни к чему.
Он это как-то легко, непринужденно сказал, будто в нем давно уже решено было. Будто избавляясь от какой-то мучившей его тяжести. Будто от застарелой, затруднявшей дыхание хвори. И повторил твердо и уверенно, с усмешкой глядя на вскинувшееся растерянное лицо брата, на его вспыхнувшие глаза:
– Точно не нужна. Бери! Раз для сына…
– Для сына, для сына… – выдохнул брат, продолжая держать цепочку на раскрытой ладони. – Можешь не сомневаться.
К. и не сомневался – ему было все равно.
Невидимка и Беатриче
Поначалу, признаться, напрягало: ложишься спать и невольно вспоминаешь, что внизу, под кроватью, человек. Ну да, такой же, как все, только живущий здесь, в отличие от других, тайно.
Чужой.
Но это поначалу чужой, как обычно бывает, а потом уже не чужой. Потом – свой. Постепенно привыкли. Живет себе – и пусть! Не жалко. Появлялся же он после того, как все засыпали, а уходил очень рано – все еще грезили в сладких предутренних снах.
Место им было облюбовано под койкой в дальнем левом углу большой девятиместной палатки-шатра, расположенной почти вплотную к границе спортлагеря. Тут была натянута сетка-рабица, дальше начиналась гора, крутой подъем, всякая южная цепкая суховатая растительность. И здесь же, как раз за углом