прыснул Володя. Он пытался подавить смех, но безуспешно, и расхохотался. Он смеялся нервически, почти надрывно.
– Что смешного?
– Я никогда бы, нет… никогда не мог подумать, что сойду… сойду с ума…
– Знаешь, Владимир, по-моему, это не так смешно, – серьезно и тихо сказал Фраппант.
– Да что ты, посмейся, ты чего такой угрюмый… Герр Фраппант. Ты ведь немец, да? Фраппант – значит, удивительный, нет? Пришел и, угрюмый, сидишь тут. Вам, немцам, что, веселиться нельзя? Можно? Меня с ума свел… Кстати, сколько у нас с тобой времени?
– Ну, я могу сказать ответ, но тебе он не понравится.
– Сколько, мне уже все равно.
– У меня бесконечность… В твоем исчислении все это уже было и будет, каждая секунда… А у тебя – от тебя зависит.
– Да, – Ульянов опять рассмеялся. – Ха, если ты игра моего воображения или воспаленного сознания, а, скорее всего, так и есть, то что-то у моего воображения не очень хорошо с юмором и фантазией. Ничего и сказать не может.
– Володь, а если нет?
– А если да? Ты докажи, что я не сошел с ума, тогда тебе поверю.
– А ты докажи, что сошел.
– А чего тут доказывать, я вижу какой-то бред… и говорю с ним.
– Ты материалист, – быстро и на выдохе парировал Фраппант.
– Мы о чем говорить будем? – через некоторое время спросил Владимир.
– Расскажи о себе, какая твоя цель?
– С чего ты решил, что у меня вообще есть цель?
Фраппант ничего не ответил, только как-то странно посмотрел на Владимира.
– Хорошо. Зачем мне тебе рассказывать? Из любого варианта, которыми ты объясняешь свое присутствие здесь, следует, что ты знаешь обо мне все. Так что обо мне нечего и говорить.
– О тебе как раз и есть что говорить.
– Ну есть у меня задумка одна… – произнес Ульянов.
– Да знаю я твою задумку.
– Мало того что ты все знаешь обо мне, ты еще меня и перебиваешь.
– А ты – «задумка»! Это целое… «Задумище»! Эх, да если бы ты хоть где написал, что у тебя есть «задумка», разве б за тобой люди пошли? Скажи, что не задумка. Скажи, зачем все?
– Я пытаюсь сделать то, что не смог мой брат. Исправить его ошибки, сделать его работу.
– Брат? Брат Александр? Володь… – Фраппант откинулся на спинку стула. – И это я слышу от материалиста, от социалиста, от революционера. Да как же, если «…суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела…». Узнаешь? – спросил спокойно Фраппант, он неожиданно для Владимира начал говорить голосом металлическим, медленно, четко, – узнаешь свою библию, написанную убийцей? Скажи мне, Володь, как отказаться от любви и благодарности, если на свете ничего нет лучше, чем любовь и благодарность? Да что это за страсть такая холодная революционного дела, страсть всепоглощающая, душащая в человеке все святое, все, ради чего он живет, ради чего рожден был на этой земле? Для чего, Володя,