развалившись в продавленном кресле, прикрытом рукодельным ковриком в технике пэчворк, искусно сделанном все той же супругой «строевика».
Олег косился на него, покусывал ручку и вновь склонялся над формулярами – пачка незаполненных была еще высока, а сделать надо, после обеда Борьке их в город нести.
-–
Ближе к весне, когда солдатики-первогодки – «дедушкам» не пристало – вовсю крошили слежавшиеся сугробы, которые сами же за месяц до этого превращали в кубы и параллелепипеды, ровняя грани и выводя плоскости, Путилов все свои обязанности окончательно свалил на рядового Дубинина, которому тоже грозило обидное звание «ефрейтор».
Дембель был неизбежен, как победа коммунизма. Так говорили прежде, до развенчания мифов об этой общественно-экономической формации. Сейчас обходились без сравнения, оставив только «неизбежность». Отметив переправленной через забор бормотухой 100 дней до приказа, «деды», ставшие дембелями, начали активно готовиться к увольнению в запас: обшивали парадную форму шнурами, золотили шевроны, серебрили аксельбанты и, конечно же, мастерили дембельские альбомы.
«Китч!»
Такой ярлык вешал на результат их стараний секретчик-интеллектуал Путилов. Подобной чушью, оскорбляющей человека мыслящего, Борька не занимался.
«Ересь!» – добавлял он и отправлялся в хлеборезку, где его ждали горячие булочки. Специально для него их пек прижившийся в столовой парень с Белгородчины, который никак не мог определиться, какую из оставленных на гражданке девиц одарить вниманием по возвращении из армии, и нежные послания слал всем троим. При этом эпистолярным жанром хлеборез не владел совершенно, и потому зависимость его от Путилова была крепчайшей. Тот этим, естественно, пользовался, определив заказчика в категорию VIP-клиентов и присвоив ему вполне литературный псевдоним – Эпистол. Звучало оно, правда, несколько двусмысленно, из-за чего Борька употреблял его лишь в разговорах с лицом доверенным, то есть с Олегом.
Как-то, уминая принесенные из столовой булочки, Олег сказал:
«Вот вернется он домой, Эпистол этот, весь в галунах, значках…»
«И нашивках, – подхватил Путилов. – И будет рассказывать про пушки, разрывы, и что раз чуть не погиб: офицер-салага с цифирью напутал и снаряд не туда полетел. И как жахнет!»
«Наврет с три короба, – согласился Олег. – Что ж ему, про хлеборезку былины складывать? Но я не о том. Встретится он со своей кралей и ни бе ни ме. И получит от ворот поворот. А виноват ты, Боря, что ей Эпистол совсем другим видится. Ты его, можно сказать, сочинил, такого трепетного, тоскующего, томного, а она поглядит-послушает – бычок бычком».
«По-твоему, тут Пигмалион в действии? А я – профессор Хиггинс? И полковой хлеборез – реинкарнация Элизы Дулиттл?»
«Так складывается. Но у Бернарда Шоу все кончается любовью с морковью, а здесь благостного финала не будет».
«И ты меня в этом обвиняешь. Еще ничего не случилось,