на земле коричневые проталины с первой травой. И от их раздражающего запаха, от солнца все оживало в сердцах беспокойно и ярко: и жажда счастья, и прошлая боль, давнее зло и добро, все, что, казалось забытым, поднималось в душах, как трава после снега. Весенняя сила земли тревожила, она приходила ко всем.
Земля была добра. Они напоили ее кровью. Земля была щедра…
И с той внезапностью, с которой рвались на земле неокрепшие узы человеческого счастья, нежности, жизни – с той же силой возвращала она эту извечную жажду.
Всадник вдохнул весенний воздух.
Пути ему ведомы, чащобы знаемы, и в степи половецкой телеги скрипят, как лебеди вспугнутые, неверная стрела нечистая в сердце летит. Человек в бою шепчет заговоры, а сейчас он не молится. Смотрит благодарно на родное небо… прояснело над полем необозримо.
Странна и свежа эта синяя нежность над снегами, среди серых облаков. Бог ли христианский, весна ли чаровница, стрибоги ли ветры приоткрывают небо. Слышится колокольный звон и он знает, не сожгли город, пока он странствовал.
Такова земля наша, велика и обильна, а покоя в ней нет. Не в огне ли дом твой, не угнали ли жену, не убьют ли самого в поле? Истоки нам ведомы, яруги знаемы. И ведомо, как реки мутно текут, и встает род на род, брат на брата. Он оставил позади и боры дремучие, и веси, и источники тайные. И в пути убьют, и сбережешь ли дом свой от беды? Велика земля и обильна.
И потому всегда поднимает воин благодарный взгляд к голубеющему небу перед тем, как подойти к порогу. То в крови от дедов и прадедов.
Ибо велика земля наша и обильна, а покоя в ней нет.
Всадник повернул коня к городу.
Далеко кругом синели луга, над ними, на высоком холме, зажатые между стен теснились деревянные избы, церкви, белел храм. Была жизнь.
Еще приближаясь к городскому посаду, услышал Гостята разноголосый шум. А когда. проехав высокие ворота, поскакал по узкой улочке, перезвон, перестук, крики, ругань, песни, совсем оглушили его. Тихий, опасный лесной путь был теперь позади. В низеньких избах ремесленники раскрыли двери навстречу пьяному, вешнему солнцу и оттого весь звонкий серебряный перестук мастерских и кузниц хлынул на улицу. В нем чудился свой лад.
Тут и злато-серебро выделывают, мехи раздувают. Телеги скрипят с товарами.
Шум, гам.
А стука-то…
Звенят молоточки по Руси, строятся храмы, светлые, веселые, куются чаши-братины, чтобы потом залить их золотым медом и пустить из рук в руки, звенят молоточки… И сделают красавице-лебедушке золотые подвески – да для ее ли красоты золота мало, смотрится в медное затейливое зеркальце – «есть ли меня краше?».
И товарами узорчатыми богата Русь…
Стук, звон.
Радостное и весеннее чувство, которое охватило Гостяту при въезде во Владимир было так сильно, что даже та история с убитым вирником не мешала ему. Казалось, все темные и кровавые тайны, которые прятали люди, разогнало веселое солнце. Остановившись около избы горшечника, Гостята разглядывал хитро изукрашенные кувшины и чаши,