просторный.
Прошло лет десять, и пришла беда, откуда не ждали. Как начали караваны по реке ходить, да с кораблями и рабочие приплывали, и просто люд в храм помолиться шел, особливо иконе благодатной поклониться, напал на поселок страшный мор. Сперва-то и не поняли – первыми старики в лихорадке свалились, да недолго лежали, день-два, да отходили. Вслед за ними малые дети слегли, потом те, кто постарше, а там и взрослых косить начало. Почитай, за пару недель двора не осталось, где смерть не отметилась.
Первое время умерших еще хоронили, как положено, но как стали люди вымирать целыми семьями, когда уж боле, чем пол поселка на кладбище снесли, стали покойников прямо в домах их сжигать, в надежде заразу остановить. Но ничего не помогало – людей с каждым днем умирало все больше и больше, а пережить болезнь единицам удавалось.
Попервой зараза обходила дом Настасьиного отца стороной. Уж половину поселка схоронили, тех, кто не заболел, единицы оставались, кто-то и выздоравливать начинал потихоньку, а Настасьину семью мор всё не брал. Может, оттого, что дом ихний на отшибе стоял, на хуторе? А может, оттого, что Тимофей детям строго-настрого в поселке появляться запретил, да и сам туда не хаживал. А то и оттого, что как люди из церквы уходили, он туда бросался да на коленях у иконы чудотворной здоровье да жизнь детям своим вымаливал. Или потому, что сама церква рядышком была, колокольным звоном да ладаном хворь отгоняла. Кто знает? Но не трогала смерть семейство на хуторе.
Мор уж вроде на убыль пошел, меньше четверти выживших в поселке осталось, когда свалился с той же хворью брат Настасьи. Узнал он, что невеста его померла, так сжечь ее вместе с домом не дал, могилу выкопал да схоронил самолично. А через день и сам слег.
За ним и остальные дети полегли, а за ними и мать. Только отца с самым старшим братом да Настасью хворь не брала. Схоронили сперва младших детей, опосля и старших по одному на кладбище сносить стали. А вот когда жена его слегла с той же хворью, отца как подменили. Не отходил от постели жены ни днем, ни ночью. Поил кагором, выпрошенным у батюшки-настоятеля, холодной родниковой водой обтирал, ладаном курил над нею – все без толку, угасала жена, как свечка. На осьмой день, как слегла она, уж вовсе без сил, на коленях снес ее отец на кладбище. Еле хватило сил вырыть с сыном могилу едва-едва на метр – лишь бы захоронить. Ползком ползал, на коленях копал, вгоняя лопату в землю на пару сантиметров – на большее сил не хватало, но копал. Не мог он жену любимую, с которой уж четверть века прожил, поверх земли оставить. В опустевший, осиротевший дом чуть не ползком приползли с сыном, да слегли в жару да бреду.
Металась меж ними Настенька: то попить дать, то укрыть, то раскрыть… Да и сама не заметила, как свалилась.
Спустя время люди, что в церкву шли, батюшку-настоятеля проведать – тож заболел, бедняга, последним из священников – запах учуяли, что от хуторского дома шел. Сами-то чуть живые еще, едва ноги передвигают опосля болезни. Встали на перепутье, и думают – куда сперва-то