Тогда он тоже, казалось, провалился в темноту и летел вниз с единственным желанием, по крайней мере, удариться о дно и, если повезет, разбиться насмерть и избавиться от всех мыслей, которым удавалось постоянно командовать им. Дававших ему крохотную искорку надежды с единственной целью вернуться снова, ударить его со всей силой и показать, что именно в их руках власть, а не у него.
Он протянул руку к проводу, висевшему на стене. Подтащил к себе напоминавший тюбик пульт, собираясь позвать помощь. Втайне надеясь, что придет другая медсестра, поскольку для него казалось унизительным, после того как он вроде бы четко сформулировал свои намерения, просить у нее снотворное. Хотя если он сможет в результате немного поспать, это, пожалуй, того стоило.
Он решился и нажал на кнопку.
И к своему удивлению, ничего не услышал.
Нажал снова и подержал дольше.
С тем же результатом.
Здесь нет ничего странного, попробовал он успокоить себя. Он же звонил не себе. А в какую-то комнату, где сидели врачи и занимались своими делами. И сейчас кто-то должен среагировать и послать сестру узнать, в чем дело.
Потом он посмотрел на лампу. Красную, закрытую конусообразным пластиковым колпаком на стене как раз над пультом, от которой к нему тянулся провод. Лампа ведь должна загореться, по крайней мере? Если он сейчас не слышал сигнала, она же должна была вспыхнуть в качестве доказательства, что он действовал правильно?
Он нажал снова. И еще раз. Но ничего не произошло.
И настолько увлекся своими попытками вызвать персонал при помощи неисправного пульта, что вздрогнул, когда дверь открылась. Он прищурился и попытался торопливо решить для себя, какую манеру ему выбрать: защищаться или нападать. Ругаться по поводу перегоревшей лампы или извиниться из-за того, что он звонил так истерически?
Но дальше он не успел зайти в своих мыслях, прежде чем его глаза привыкли к изменению освещения, а тогда вопрос отпал автоматически. Ведь стоявший у него в ногах мужчина, судя по его виду, не имел никакого отношения к медицине. Он был одет в костюм, рубашку без галстука и непропорционально топорные для подобного наряда ботинки. И ему, пожалуй, было за тридцать. Хотя всегда трудно оценивать людей с бритой головой, особенно когда они явно поддерживают нормальное состояние своего тела путем долгих и упорных тренировок. Возможно, ему только двадцать пять. Или, наоборот, сорок. И в руке он держал цветы.
– Они для меня? – спросил Вильям, кивнув в их сторону, поскольку ничего больше не пришло ему в голову, а мужчина посмотрел на свой букет, словно сам забыл о его существовании.
Но он ничего не ответил. И избавился от него, положив в раковину. Цветы уже сыграли свою роль, помогли ему проникнуть внутрь и пройти по всем коридорам, не привлекая к своей персоне внимания.
– Вильям Сандберг? – спросил он.
– Не в самом лучшем состоянии, – ответил Вильям. – Но да, это я.
Ситуация выглядела невообразимо странной, и он судорожно попытался взять себя в руки. Мужчина не был врачом. Определенно не принадлежал к его