и изразцам полов, они неслись через дворики и арки, стараясь не смотреть по сторонам, – отовсюду доносились истошные, заполошные крики и проклятия женщин. Уже потом Абу аль-Хайр спросил себя, куда бежал и почему безоговорочно доверился бегу этой странной толпы – а если бы они ошиблись направлением и ломились вовсе не туда, куда надо?
Произволением Всевышнего их вынесло прямо к цели: потом стало понятно почему.
Бежавший впереди молодой человек в простой белой чалме и стеганом зимнем халате налетел на раскинувшего руки сумеречника. Как большая серая бабочка, тот закрывал рукавами арку:
– Нет!
– Прочь с дороги! – закричал молодой человек, и Абу аль-Хайр понял, что это халиф.
У аль-Мамуна было такое лицо, что ятрибец его не узнал. Да и мудрено было узнать: Абу аль-Хайру еще не приходилось видеть своего повелителя в таком бешенстве.
– Нет! – в отчаянии крикнул сумеречник. – Не пущу! Он убьет всех! Всех! Не подходите! Вы не видите… не видите его… ореола!..
Бледную острую мордочку искажал совершенно человеческий страх.
И тут они услышали. Женский яростный вскрик. Короткий лязг мечей. Вопль боли – не женский. Орал Тарик. Ори-ори, чудище. А потом – долгий согласный вопль на аураннском.
Загораживавший дорогу сумеречник ахнул и кинулся в арку.
Все бросились следом.
И ударились о стену из расплавленного стекла, которая стремительно неслась вместе с ними куда-то в черную темень.
В странной тишине, где все бесшумно двигались и раскрывали рты, Абу аль-Хайр, словно в вязком сне, переставлял ватные ноги и шел, шел вперед.
В прямоугольном просвете серого утра он увидел рассветный сад. Траву. Яркое розовое пятно на траве. Платье розового шелка, бледное лицо, черная волна волос. Цвета размыто подплывали, словно глаза слезились.
Над розовым пятном, пошатываясь, стоял кто-то высокий. А потом сложился и рухнул в траву – странным, плавным, замедленным движением.
На мужчин, бессмысленно столпившихся на террасе, из глубины сада нетвердой походкой шла женщина с длинным, залитым кровью мечом, вся опоясанная болтающимися рукавами. Из-за вороха свисающих с талии ярких платьев Абу аль-Хайр не сразу понял, что на бедре у женщины – длинный красный порез.
С жалобным писком к ней тут же метнулась целая стая парусящих рукавами простоволосых аураннок.
– Он жив? – Голос аль-Мамуна звучал очень отстраненно.
– Жив, – ответил ему кто-то за спиной.
Абу аль-Хайр обернулся на не очень приятный, дергающий изнутри голос. И невольно отшатнулся: о Всевышний, разве такое бывает – как будто кожу и волосы ашшарита натянули на череп сумеречника. Джунайд, догадался он, борясь с отвращением. Загадочный шейх суфиев из ар-Русафа.
– И ты еще отговаривал меня… Все, все меня отговаривали… – с горечью пробормотал халиф.
– Это бесполезно, – спокойно прикрыл и открыл свои… перелицованные, нечеловеческие глаза Джунайд.
– Что бесполезно?
– Наказывать его.
– Хм, – недоверчиво отозвался