из-за ерунды выдёргивал, а теперь… Ну а впрочем, может и правильно? Чем она их участие заслужила? Конечно правильно. Как и тогда. Не было б правильно, Эммы б тут не было на этой треклятой планете, на этой дурацкой посудине.
– Нормально. Правда, нормально.
– Хорошо, – он кивнул. – Может…
– Нет, правда, всё хорошо. Если что у меня есть рация, – которую она не включала, – могу… Так что, не надо.
– А нога?..
– Пойдёт.
Примерно тут он должен уйти. Любой бы ушёл. Давай вали, капитан.
– Точно? – Он улыбался широко и добродушно. Эмме хотелось запустить в Константина подушкой, только б убрался.
– Нет, – она вдохнула глубоко-глубоко. Простить было трудно. Эмма вообще не любила простить. Никого. Ни о чём. Никогда. Сама. Тут самой не получится. Какая ж она всё-таки жалкая! – Ты мог провести меня? – ну вот несложно совсем, разжать губы и сказать. – Тут недалёко, – добавила Эмма, винясь. Будто на корабле может далёко. В нём всего-то сто метров от силы. – Мне надо… Хочу тросточку взять. – Боги, ну что за признание? Хочешь бери. – Вдруг упаду опять, – она грустно улыбнулась. Если бы это хоть где-то было смешно! Не смешно.
– Давай руку, – сказал он с готовностью. У него была тёплая, надёжная и явно сильная рука. Эмме почему-то захотелось реветь. Боги, сколько жалости к себе и к этому маленькому, вечно болеющему телу успело скопиться. Боги, как долго она не давала себя плакать. Не разрешала. Некогда. Некогда. Сегодня смена и завтра смена. Два человека на борту мало, три мало. – Встала? – спросил Константин. Она встала как раненная цапля на одну ногу. До чего же жалкое зрелище! – Берись за руку. Берись, берись.
Эмма неуверенно схватилась за подставленный локоть. То ещё унижение! «Сама напросилась», – напомнила она строго.
– Нормально, – буркнула Эмма. Благо, идти тут недалеко. Ковылять.
– Если хочешь, я тебя поне…
– Нет, – Эмма опасливо покачала головой. Ей стало дурно и холодно от страха, от стыда. Чужой человек возьмёт, схватит, поднимет. Эмма отшатнулась.
– Не бойся, ты лёгкая.
– Не надо. Не надо, пожалуйста. – Она понимала, что её голос звучит жалко и загнанно. Лучше б Луи пришёл, или Фет в крайнем случае. Ну отругал бы. Ещё раз.
– Эмм? Хорошо. Всё хорошо. Я нормальный, если что.
«А я нет, – подумала она тоскливо, незачем такое говорить. – Завтра будет получше. Конечно, утешай себя», – мысли разбредались, бестолковые и колючие. Ну вот и пришли почти.
– Нам туда. Там каюта… Тимофея Владимировича.
Она действительно собирается взять трость Рогача? Теперь. Ну, ему-то, с другой стороны, тросточка уже не нужна.
Константин кивнул.
В каюте было темно и тихо, и попахивало какой-то дрянью: валерьяной и сухими цветами, кто-то на Южной тогда нарвал и притащил охапку и бросил без вазы. Эмма неуклюже ухватилась за столик. Константин стоял сзади, стоял тихо.
– Где здесь свет? – спросил негромко.
– Слева за дверью.
«Как странно, что помню», – подумалось Эмме. Каюты