завод, заводские жилые корпуса. Коммунальные квартиры, маленькие кухни, горячей воды нет, нет и ванной.
Родилась я в 37-м году, 22 сентября. Очень маленькая, всего 4,5 фунта. Это маме, хрупкой и маленькой, врач, чтобы не было трудностей с родами, за несколько месяцев до родов рекомендовал питаться только овощами и фруктами. Было довольно холодно, и меня завернули в большое пуховое, чистого гагачьего пуха одеяло. Это одеяло прислали маме в подарок на свадьбу в её первом замужестве родственники из Америки. Папа нёс меня на руках и всё боялся, что не заметит, как я потеряюсь. Собрались все родственники, чтобы дать имя ребёнку. Бабушка, тёти Лиза и Рая с мужьями (вернее, пришёл дядя Аркадий, тёти Раин муж, а дядя Гриша задерживался), и тёти Раиным сыном Фимой, дядя Фроим с тётей Феней. Долго и безуспешно спорили и не могли придти к соглашению, какое имя достойно их сокровища. А дядя Гриша всё не приходил. Наконец он появился, извиняясь за опоздание: к нему на экскурсию в Институт мировой литературы, где готовилось открытие музея А.М. Горького (а он был "Горьковед") пришли дети Сталина, Василий и Светлана. И тут все решили, что Светлана – очень красивое имя. Все согласились и приступили к обеду.
22-го июня 1941 года я приближалась к своему четырёхлетию.
Мама сидит на комоде, вытирая с него пыль. Солнце светит в окно. Комод слева от окна (если смотреть в окно). Солнечные лучики прыгают и колются в моих прищуренных глазах, вспыхивают золотым сполохом маминых, и без того рыжих, волос. Играет радио. Там что-то говорят и говорят суровым и красивым голосом. Я слушаю его красивые переливы, хотя они очень торжественно серьезные. Но лучик щипнул меня в носу, я чихнула и мне смешно и хорошо.
Мама замерла, обернулась ко мне, глаза её растерянные и испуганные. Она медленно откладывает тряпку, прижимает меня к себе. Война! Мне это слово ничего не говорит, но мамин испуг напугал и меня. Папы нет с нами уже давно. Я не знаю где он. Я помню его ласковые, голубые как небо глаза. Но мой вопрос: "где папа?" – остаётся уже давно без ответа; мама так часто заговаривает о чём угодно, только не о том, что я спрашиваю, что я перестала задавать этот вопрос. Я только всё время жду, что он войдёт, подхватит меня на руки, и я серьёзно ему скажу: "Здравствуй, папа! Скажи мне, где ты был, а то все от меня скрывают" И уж он-то обязательно мне всё расскажет.
Угрожающий рокот и глухие удары, темнота. Мне хочется разорвать этот ужас, и я кричу, звук моего звонкого сильного голоса должен заглушить этот ужас, остановить его, позвать маму. Тишина и пустота. Мамы нет. Ходят какие-то люди и дети. Меня это не интересует. Мама, где же ты? И вдруг, за прутьями высокого-высокого забора – мама, в платье вишнёвого цвета, её руки сквозь решётку тянутся ко мне. Я бегу к ней, руки навстречу, сквозь решётку:
– Мамочка! Я хочу к тебе! Убери эти прутья!
Мы двигаемся вдоль забора, перехватываясь руками, плачем и говорим, как любим друг друга. Я утыкаюсь в другую решётку, она не пускает меня двигаться рядом с мамой, и я кричу, кричу:
– Мамочка, не уходи от меня!
Мама успокаивает меня, что-то шепчет, но я не понимаю,