растерялся от выпада. Будто били его не реже, чем воробьев. Схватил за край куртки, обтерся об стену и вытянул Рони на себя. На зверином чутье Рони ткнул врага коленом. Тот выдохнул от боли, закрыл голову от удара. Бесполезное движение: хороший воробей знает, когда пора сматываться.
Рони вырвался, отбился, как учила Жанет, приметил зазор между столбами, чтобы к небу вернуться. Клин вылетел навстречу оконной раме. Хруст.
Что-то прилетело слева, и, увидев звезды, Рони с запозданием понял, как больно лицом поймать чужой локоть. Щелк! Трос соединился с рамой и потащил вперед. Улица Бронко пошатнулась, и Рони рухнул к ее ногам. А потом показалось, что на него обрушилось небо. Трос распорол руку, прорезав ткань: клин выскочил из дерева. Надсадно гудел ротор.
– Ау!
Взвыв через разбитый нос, Рони отплевался от грязи, кровавой слюны. Упало не небо – это вес хищника на спине. Не справилась оснастка утащить их двоих.
– Я тебя… ш-ш, – Рони подал голос, больше походивший на шипение. Заелозил ужом по брусчатке – и пожалел в тот же миг. Не смоешь грязь с лица – руки завернули к лопаткам. И неясно, от какой боли выть – в голове, будто расколотой, от ребер подбитых или суставов на руках, что в таком положении еще не бывали. – … Убью!
Коршун этой угрозой не впечатлился. Упаковывал его, как мясник колбасу на прилавке. Рони повторил угрозу, но совсем жалостливо: так, что самому тошно стало от своих потуг. Онемение в носу прошло, оставив теплоту хлещущей крови и новую боль.
– Да уймись ты, бешеный, – нагло затребовал коршун. И к Рони вернулся рассудок: хищника злить – еще и вывих обеспечит. Хотя какая ему теперь разница, до эшафота или после с руками прощаться…
Рони то ли рычал, то ли выл. В помутневшем Гэтшире на Бронко-стрит собирались люди.
– А за что его?.. – робко поинтересовался приземистый гражданин, чуть приподняв фетровую шляпку. Матери родной бы так не обрадовался воробей.
До чего же крепкие веревки у чертовых охотников! И ухо начало подмерзать на брусчатке.
– По закону, – отмахнулся коршун. Гражданин все еще колебался, и тут же последовал новый ответ. – Под протекцией графа Йельса.
Судя по звукам за спиной, коршун показал нашивку. И с Рони так и не слез.
Гражданин попятился, и шляпка прильнула к его порозовевшим ушам. Между ними шевельнулась гримаса, а уж затем посыпались слова:
– А. А-а! Извольте, то есть, звиняйте…
Похоже, эту треклятую эмблему каждый пьянчуга в Гэтшире знает, только покажи – сразу прочь.
– Он лжет, – взвыл Рони, забрыкавшись, – постойте же… погодите!
Но его слова облетели улицу, не вызвав и доли сострадания. Ничего особенного – просто то ли убивают, то ли грабят молодого паренька, такого же, каким были и прохожие в свое время. Какими будут или были их дети.
Коршун расположился на нем, будто на тюке с ворованным добром: только сапог у лица и виден. Хороший был сапог с пару недель назад, а теперь весь истерся, черепицей подрезанный. Хоть это в утешение.
– Сначала напал, теперь клевещешь, – деланно