ухмыльнулся. Даже посмеялся, не успев себя остановить. Случайно хрюкнул разбитым носом.
– Воробьи не поют, – прогнусавил он через застывшую корку в ноздрях.
– О! Ну надо же, – оглянулся на Виктора кабан, осклабившись. – Просвети меня, малек, почему нет?
– Они чирикают.
У кабана, казалось, вот-вот порвется на шее невидимая цепь социальных приличий. И Рони останется не только с разбитым носом и колочеными ребрами, но без глаза и нижней челюсти. В таком-то виде его и поведут на эшафот, руку отнимать?
Рони сглотнул. Веселье ушло так же стремительно, как ощущения в его перетянутых руках.
– Все, завязали с пустым трепом, – черно-белый коршун явно боролся с сонливостью. Казалось – вот-вот раззявит пасть в диком зевке и разложится на ночевку, прямо под портретом Йельса. – Продали вас мне, и дело с концом.
Ему, значит? Что, на оснастку денег хватило, на сапоги с тиснением – и достаточно для аристократа? Да они все увешаны вычурным тряпьем, как алтарь позолотой. Или теперь и воробьи в цене упали, пока Рони по крышам летал?
– Кто? – упрямо буркнул Рони, потягивая время. Пора бы разозлиться еще больше, чтобы не уснуть.
Но получилось не у него. Кабан от злости вскочил со стула и зашагал вдоль комнаты, руки за спиной сложив. Виктор чувства союзников ни во что не ставил:
– Харви. Раскосый такой, из центра Сан-Дениж, – Виктор приложил кулак к нижней части лица, но сдержался – не зевнул, только зажмурился. И продолжил тем же ровным наглым тоном: – Занятный малый, одевается под переселенца, а сам с серебра обедает в подвале.
Рони поджал губы. Точнее их наводчика и не описать. А ведь столько лет – ни единой проволочки, ниточки, полунамека… Чистый и надежный, и кому какое дело, из чего у него вилки отлиты. Нет, ну у какого языка не будет денег на излишества? Да и ежели нет излишеств, то плохой, получается, работник в своей стезе. А больше подумать и не на кого. Не на своих же из стаи пенять.
Сдал их, значит, подлец. Просто так, считай, за милую душу. Хоть денег получил, бородавка немытая? Рони сжал занемевшие кулаки, и губы сами надулись в почти ребяческой, наивной обиде. Кабан разгорелся азартом, навернув второй круг:
– Что, скажешь, не слыхал, как у вас желторотых сдают?
– Я ни хрена не новенький, – выплюнул Рони, гордо отвернувшись. Не потому, что стоило ответить долбаным коршунам, а потому что молчать об этом было невозможно.
– Знаю, – кивнул тот, что накормил его землей и почти вытер им ноги. – Я проверил.
Рони хмурился, чтобы выглядеть солиднее. Каким-то врожденным чутьем клана Рьяных, он понял. Эти самодовольные искры в почти черных глазах – его гоняли не просто так. Схватили бы раньше, да и подстрелить могли.
Хуже коршуна, стреляющего в спину, только коршун, имеющий какие-то виды на воробья.
Свинорылый почти пропел:
– Только дельца твоего, увы, не меняет сей факт.
«Факт, ну надо же, – с ненавистью ядовитой жабы покосился на него Рони, – такое словечко только в газете и писать, бумагу попортив». С претензией