соседкой – Смирновой Леной, и начал выкладывать на парту из рюкзака учебник, тетрадь и дневник.
Но правильно понять идею игнорирования хамства могли, очевидно, не все. Перекрывая монотонный голос Эйсидоры, предлагавшей обсудить творчество Михаила Юрьевича Лермонтова, раздался резкий с присвистом звук, и в щёку Яну ударил белый влажный комок. Быстро вскинув руку, он поймал маленький снаряд – плотно сжеванный кусок тетрадного листа.
С задней парты донёсся довольный гогот. Для Лёхи и Толика начался обычный весёлый день, который не могут испортить даже нудные проповеди учителя.
Пацаны просто хотели немного повеселиться, но не учли, да и не могли учесть, что привычная мишень их острот изменилась. Ян Иннокентиевич хоть и научился обходиться без чувств, но унижать себя не позволял.
Брезгливо стряхнув бумагу на пол, он ощутил, как к ушам и шее приливает кровь. Медленно повернувшись и отыскав глазами перерезанное широкой улыбкой лицо стрелка, Ян громко произнёс:
– Эй, верблюд, пойдём-ка с тобой прогуляемся за бархан.
Инесса Станиславовна, которая до этого не обратила внимания ни на плевок, ни на хохот, прервалась на полуслове. В классе повисла мёртвая тишина.
От немыслимой наглости бесхребетного ничтожного толстяка Лёха замер, его ухмылку стянуло в жёсткий рубец. Затем, оскалившись, он резко поднялся и, буравя чёрными глазками Яна, направился к выходу. Вмешиваться в конфликт никто не спешил. Толик, не получив от друга ясной команды, остался за партой, провожая соперников растерянным взглядом.
За дверью Лёха сразу перешёл в атаку. Несмотря на разницу в росте, он наскакивал, норовил ударить ногой, выплёвывал искривленным ртом серии матерных ругательств.
Ян сделал несколько шагов назад. Вспомнилось, что перед ним семиклассник, ребёнок в сущности, и его, наверное, можно и словесно поправить. Но надвигающаяся, перекошенная от злобы физиономия Лёхи начала пробуждать глубоко-глубоко спрятанные картинки всех гнусностей, которые с весёлым смехом творил этот коротышка. Они накладывались одна на другую, и Ян почувствовал злость. Не за последнюю выходку, а за всё – и прошлое, и будущее. Это была не мгновенная вспышка ярости, которую он испытал в классе, а полновесное чувство. Оно не мешало думать, действовать, а просто появилось и стало частью его личности, будто заполнив пустой кусочек пазла. Тело тоже реагировало на происходящее. Грудная клетка расширилась, лёгкие качали воздух, словно кузнечные меха, кулаки потяжелели.
Прекратив отступать, Ян упёрся взглядом в глаза сопернику. Лицо Лёхи приняло глумливое выражение, тонкие губы змеились:
– Ну чё, петух, кукарекал ты громко. А только до дела дошло, бегать начал, жопой вилять? Как извиняться-то будешь?
Ян недобро усмехнулся:
– Извиняться сегодня придётся тебе.
– Перед тобой, что ли, лох ты рыночный?
– В первую очередь передо мной. Но тебе придётся сильно постараться, чтобы я тебя простил.
Лёха надул щёки