знакомый голос.
«Не убили, спасибо, товарищ Каинова Надежда Авелевна!» – процедила сквозь зубы мать моя.
И тут же мне вспомнились жуть и кошмар, пережитые мной этой ночью в Детской Комнате №13.
«Так-то был не сон, и она мне не снилась, а существует!» – подумалось, вдруг.
«Так били не до смерти, до полусмерти!» – как будто расстроилась генерал.
«Гляди, если что!» – погрозила ей мать моя.
«Как сама попросила – так били!» – как мне показалось, с обидой и некоторой толикой сожаления повторил хриплый женский голос.
«Не дай Бог помрет – ворочу с того света!» – без пафоса, впрочем, произнесла мать моя.
«Не многих, однако, встречала оттуда!» – заметила вскользь генерал.
«Тут случай такой… – начала, было, мать моя и умолкла. – Тут случай особый…» – сказала и стихла; как будто утратила нить, или забыла слова.
«О ком, любопытно, они говорят? – безуспешно гадал я, взирая на женщин, – неужели обо мне?»
«Да живой, говорила, не помер!» – должно быть, заметив мой взгляд, обрадовано закричала Каинова Надежда Авелевна, на сей раз представшая в образе старшины сверхсрочной службы Министерства Внутренних Дел СССР.
«Пробудился, сынок!» – наконец, обернулась ко мне лицом…
17.
О, лучше бы я не проснулся тогда, и лучше мне было не видеть ужасный татарский нож, что торчал по самую рукоять в левом глазу матери моей!
Тут я заново, можно сказать, пережил поистине чудовищное убийство моего любимого друга Галимуллы и также необъяснимое ранение матери моей.
Какие-то факты я, может так статься, и преувеличил.
К примеру, Детскую Комнату №13 я поначалу воспринял в Дантовом, если можно так выразиться, освещении – тогда как на деле, она представляла собой типичную камеру пыток для провинившихся несовершеннолетних подростков.
Невероятная генерал Каинова Надежда Авелевна, по пробуждению, оказалась старшиной милиции сверхсрочной службы и происходила, насколько я понял, из одних мест с матерью моей, а гигантский трон красного дерева, на котором она демонически доминировала – обыкновенным крашеным стулом из липы.
В остальном я, надеюсь, не отдалился от буквы документального повествования…
Кормили они меня в четыре руки – я едва успевал открывать рот.
Наконец, насытившись щами, я откинулся на подушку и зажмурил глаза.
Нож в левом глазу матери моей торчал, как упрек и напоминание о том, чего мне хотелось забыть.
Я всего ожидал в ту минуту – но только, однако же, не того, о чем она мне поведала…
18.
Но прежде она проводила за дверь старшину-генерала, и лишь потом, помолчав, завела леденящую разум историю…
19.
«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» – когда-то воскликнул великий Шекспир и поторопился: есть!
Отсюда, из камеры датской тюрьмы, где я в муках и скорби пишу эти строки, он мне представляется милым романтиком, так не изведавшим истинных, а не придуманных трагедий.
Данте