юности, когда еще так мало тревог и горького, порой разъедающего сердце жизненного опыта, и так много легкости, совершенно естественной и безоценочной радости, когда, получая от жизни какой-то шанс или неожиданный приятный подарок, мы чуть ли ни с детской жадностью тут же хватаем его и используем на максимум – ровно настолько, сколько способны унести и переварить. А не копаемся холодным и притворным разумом, детально разбирая и анализируя всё и вся: откуда, с какой целью и почему вдруг пожаловало это счастье, что именно за всем этим стоит, есть ли подвох, и какие нежелательные события вероятней всего за ним могут вскоре последовать… Мы не напрягаем и не обижаем Жизнь своим предвзятым к ней отношением и лишними сомнениями, обкрадывая этим самих же себя, не стоим в вечной, тяжелой и бессмысленной обороне, присущей огромному количеству «повзрослевших и посерьезнивших» с годами девочек и мальчиков, а просто всей душой радуемся тому, что есть, тому, что волшебным и непостижимым образом иногда приходит к нам в виде дара небес. Мы фантазируем, мечтаем, строим дерзкие планы – мы просто живем и упрямо надеемся на лучшее, украдкой поджидая счастье, готовые в любой момент распахнуть перед ним настежь двери…
А в те чудесные минуты, когда Настя находилась в объятиях своего молодого человека, ее занимал только один вопрос: ей было ужасно интересно, о чем думает сейчас Санечка. Но прямо спросить у него об этом девушка стеснялась. А может просто боялась первой нарушить тишину и ту едва уловимую магию, которой было заполнено пространство вокруг них. Поэтому она продолжала безмолвствовать и, пусть совершенно наивно, но предельно искренне молить Бога о том, чтобы эта ночь длилась, длилась, длилась бесконечно долго и никогда не заканчивалась, а если и заканчивалась, то за ней наступали бы такие же прекрасные, наполненные до краев счастьем дни, и потом все это повторялось в их жизни бессчетное количество раз. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно…» – вдруг всплыли в ее памяти известные строки Гёте. «Да, все так, – мысленно призналась себе Настя, – и как было бы здорово заснуть сейчас вдвоем и только вдвоем, чтобы на соседней кровати никого не было, а утром вместе проснуться и вновь заняться любовью…» Но тут на улице послышались приглушенные голоса, шуршание травы под балконом, и по этим звукам сразу стало понятно, что их друзья-приятели нагулялись, вероятней всего, окончательно замерзли, и, значит, отведенное нашей паре на эту ночь время, увы, вышло.
При этом ребятам надо отдать должное: вели они себя предельно тактично, и это лишний раз подтверждало Настино предположение о том, что Саня явно находится у них в авторитете.
Затихнув на несколько секунд под окнами и не услышав никаких звуков, которые могли бы доноситься из комнаты, один из ребят, подтянувшись на перилах, тихо, чтобы не потревожить спящих в соседних номерах людей, позвал:
– Санёк, выходи, пора!.. Мы пришли.
– Все, я пойду, – шепнул Саша Насте, поцеловал ее в губы, быстро оделся, чмокнул на прощание еще раз в выглядывающее