смахнем с чела семнадцатилетия французские страшилки, зелен еще, и будем считать, мне просто не хватило житейского опыта скрыть волнение под её разбитным пучеглазием.
Рыба меж тем, скинув обувку, по-свойски оттеснила меня с прохода и заскрипела паркетом в направлении уборной. Послышался плеск воды.
Мы остались одни в прихожей, и Паша, заметив мое замешательство, виновато покачал головой: – Это не я.
Я знал, что это не он. Он ее унаследовал от нашего общего приятеля Барбея. А тот в свою очередь от какого-то возрастного азербайджанца, который одолжил ее у земляка, немедленно простившего ему долг. Это всё, что я слышал о ней, ни разу намеренно не поинтересовавшись. И наверняка было что-то еще. Что-нибудь такое… Или эдакое. Или… Но хватит преумножать скорби. Школьные годы были. Кому чудесные, кому не очень. По крайней мере на тот момент Паша высвободил её из отношений. Сам он уже вовсю мутил с другой, и у девушки свободной воли выдался досужий вечерок. А тут я, весельчак, каких поискать, ага. С бухлом в разгар сухого закона. Добавлять ли к моим достоинствам невинность? Почему бы и нет – экзотика.
Мы посидели на кухне, попили вина. Пила она, кстати, тоже за троих. Поболтали о пустяках. Вернее, болтали они. Сказывалась разница между книжным образованием, хотя бы и профильным, и лечебной практикой. Добрые знакомые оттягивались вином и словоохотливостью, а я наблюдал: «Может, вам, ребята, опять сойтись? А я подожду, подожду, жизнь только начинается».
Но нет. Паша удалился в гостиную, терзать телик. Туда же я отнес ему постельное белье.
Вот и настал мой час взросления.
Одиннадцатый, двенадцатый… Все это время она лежала нагишом под одеялом, а я сидел на стуле в изголовье софы, в семейных трусах, исподволь влюбляясь в темноту своей комнаты: «Надо бы завести аквариум. Говорят, успокаивает».
Рыба… Каким станет мой первый шаг в ее сторону? Должен ли я ее поцеловать, и нет ли иных сигналов к сближению? И если нет, неужели, прямо в губы? Нельзя ли использовать краешек пододеяльника? Робко оттянуть его и промокнуть им… У меня, вон, над верхней губой пот высыпал. И почему первый шаг должен быть обязательно моим?
Наконец, она рывком вынырнула из укрытия, сдернула с меня трусливую обертку и повалила навзничь.
Первый час взросления, второй… Она кончала и кончала, а я все думал о её незавидном прозвище. Зачем ее так назвали? За что? Может, вначале все же было Рыбонька, а уж потом… Ох…
Она взяла таймаут, попросилась в туалет. Я двинулся следом. Паша рассказывал, что когда ей хорошо, она ссыт вприсядку.
– Так и собираешься стоять? – сонно спросила она с унитаза, привалившись к стене. – Не хочешь прикрыть дверь с той стороны, нет? – Нет, ей решительно не хорошо.
Я вернулся к спальному месту.
Вскоре мы воссоединились и продолжили.
Я стал представлять под собой первых красоток института. Но красота их тотчас меркла, а издаваемые ими звуки вгоняли в оторопь. Что со