как мучало ее это молчание. Андрей мог замолчать на несколько дней. И за это время Надя успевала несколько раз сойти с ума в попытках понять, что она сделала не так. Но все-таки он добрый. Он прощал ее и шел на примирение. Как же это было радостно, когда он снова разговаривал с ней, улыбался и проявлял заботу. Она была готова сразу забыть все его молчания и разъяснительные беседы на выходе из «эмбарго», лишь бы только снова был мир. Но мир оказался хрупким и однажды он лопнул по швам окончательно.
Надя тогда работала менеджером в ресторанчике. Новогодние каникулы были у всех, кроме работников сферы услуг. Ресторан каждый день был переполнен и ей приходилось работать допоздна, чтобы обеспечить рабочий процесс всем необходимым. А необходимое все время заканчивалось. То продукты, то моющие средства, то салфетки, то перчатки. Андрея ее отсутствие очень злило, поскольку его фирма отдыхала, как все нормальные люди. И он все время звонил ей на работу выясняя, когда же она наконец вспомнит, что у нее есть мужчина. Надя, теряя рабочую мысль на пол дороги, терпеливо, из раза в раз, ему объясняла, что у нее такая работа, что ее никто не отпустит, тем более в такой «жаркий» период. Но создавалось впечатление, что каждый день Андрей как будто выныривал заново, не помня вчерашних аргументов, и все упреки начинались сначала. Не взяла трубку с первого звонка – значит ей наплевать, а вдруг с ним что-то случилось. Не пришла вовремя домой – значит в ее иерархии интересов он на последнем месте и тому подобное.
Надя испытывала грусть и чувство вины. Мало того, что она действительно осталась без отдыха, кроме тех трех новогодних дней, которые они провели за городом, так еще и постоянные упреки приводили ее в состояние подавленности. Домой Надя шла с чувством напряжения и волнения, поскольку не знала, как Андрей ее встретит. Она никогда не могла спрогнозировать его настроения. Порой он встречал ее с улыбкой и ужином, а иногда с холодом и молчанием. На вопрос «что случилось» ответ был примерно таким: «если бы ты была умнее и внимательнее ко мне относилась, ты бы не задавала дурацких вопросов».
Надя старалась быть умнее. И тише. Часто она просто не отвечала на упреки или говорила что-то вроде «хорошо» или «понятно». Иногда это помогало и конфликт заканчивался, а иногда это давало порох для возгорания нового пожара. «Что тебе понятно, если тебе вообще ничего не может быть понятно?!» – начинал кричать он. Или: «Хорошо? По-твоему, это хорошо? И что же здесь хорошего?!»
Со временем у Нади выработалась и приклеилась к лицу гримаска виновато-заискивающе-ласковая, что не менее раздражало Андрея, о чем он мог ей заявить. Иногда Надина выдержка давала сбой, обидные слова простреливали мимо защиты в самое сердце, и тогда она начинала плакать. Андрей мог или просто уйти в другой угол, или упрекнуть, что, рыдая она не думает о его чувствах, о том, какие неприятные переживания она ему создает. Потом, правда, он приходил поговорить. Уже спокойным и теплым, но немного назидательным тоном он разъяснял