пустую болтовню и сплетни, что исходили из их не закрывавшихся ртов, однако в нужные моменты, словно отмеряя в этой странной музыке такты, я мотал головой, будто понимаю, о чем разговор.
Первое же, куда ты поступаешь на службу, став упырем – это должность коллектора в самой поганой дыре, какую только можно найти. При этом сама работа непыльная: искать идиотов, которые продали свою душу, но не пришли отдать ее сами, испугавшись последствий. Музыканты, политики, наркоманы, в общем, полный набор. Чего я только не видел за те годы работы. Разбитые, подавленные, сошедшие с ума, они падали на колени, бились в истерике, прыгали в окна, сжигали себя заживо во имя искупления. Стоит ли говорить, что это не помогало? Продавший душу один раз – продал ее навсегда. Как только она попадает к Нему в зловонные мохнатые лапы, дорога тебе одна. И это далеко не Ад по Данте. Есть места похуже. И я часто думал тогда, да и сейчас: а что, собственно, изменилось? Все та же работа, все те же люди, та же грязная, как сарай, квартира. Ничего не поменялось. Ровно до того момента моей жизни, на котором я теперь хочу остановиться.
II
Тот вечер был из тех, которые я ценил более всего, и даже сейчас воспоминания навевают мне то приятное настроение, даже несмотря на мое теперешнее положение. Достаточно светлый и звездный, с ярким месяцем на небе, он был тем не менее тих и спокоен, что заставляло чувствовать умиротворение где-то в давно забытых закромах моей души. Для меня это редкость. Я припарковал свою «Волгу», черную и подгнившую, что досталась мне как служебная, напротив дома очередного должника, немного опустил окно, чтобы ловить своей кожей свежий, прохладный ветер, несший с собой последние моросящие дожди, и, слушая болтовню Кирилла, стал ждать. Улица была маленькой и уютной, но, что самое важное, практически полностью безлюдной. Это был какой-то район, в котором покупали квартиры мажоры, богатые генеральские сыночки и прочее моральное отребье. Кроме нас здесь была разве что пара бомжей, устроивших себе лежанку в переулке.
Не знаю, как быстро, но в какой-то момент, по своему обыкновению, я совершенно выключился из разговора, а точнее монолога Кирилла, и думал уже о чем-то своем, отстраненном. О чем думал я тогда, наверное, уже не вспомню. После смерти, особенно спустя те двадцать с лишним лет, что мне посчастливилось состоять у Него на службе, я стал думать чаще обыкновенного. Словно что-то внутри меня то ли сломалось, то ли наоборот починилось. Я будто обрел способность к рефлексии, мне стало не все равно. Или мне лишь так кажется теперь. Однако, пусть и временами редкими, мимолетными, мне все же удавалось уловить этот тонкий, словно нить, бриз, нежное дуновение простых человеческих чувств. Ко мне начинало приходить осознание того, что я ценю более всего тишину и покой, в которох могу спокойно размышлять. И меня от этого тошнит.
– …Саня! Эй! – продралось вдруг сквозь пелену раздумий, а после послышались щелчки пальцев перед лицом. – Как слышно? Ты там уснул, нет?
– Какого… лешего случилось? –