слова сквозь зубы.
– Надо. Мне они нужны. Доказательства. Того, что ее жизни угрожал не ты!
– Зачем мне это?
– Затем, что ты – чокнутый псих. – Макс хватает Алекс за руку, выволакивает из-за стола, понижает голос. – Чтобы я вас больше не видел. Никогда. Если засеку поблизости… Михаил, пеняй на себя. Пришибу. Ты это знаешь.
Михаил знает. И не останавливает. Он позволяет гостям уйти и, только заслышав рев Фаера, отпускает Джа. Тот передергивает плечами, будто стряхивает частицы, оставшиеся после ладони на рукаве. Обхватив руками голову, утыкается лбом в клеенчатую скатерть.
– Ты представляешь, в каком мы теперь дерьме? – гундит в столешницу Джа. – Он знает, кто мы и где мы. Он может сдать нас ментам, Мих.
– Он не станет. Не тот тип людей, – врет Михаил, только чтобы успокоить. Не выходит.
Ничерта не выходит. Щелчком сбив ошметок салатного листа с края тарелки куда-то на пол, Джа бросает едко: «Ну и хуй с ними». Встает из-за стола и небрежно скидывает тарелки одну в другую, не выгребая остатки еды, не убирая вилок, которые лязгают по фаянсу и вываливаются на скатерть вместе с остатками начинки пиццы и крошками. Поверх тарелок наваливаются стаканы, шаткая башня растет, пока Михаил не срывается на грозное «Уймись!», выхватив из рук Джа солонку.
– Оставь в покое посуду! – просит он, вернув солонку на стол.
Джа смотрит в упор, спрашивает:
– Если я не уберу, кто это сделает?
Посуда – не вооруженные психи, и убирать ее прерогатива не Михаила. Так уж повелось с первых дней проживания под одной крышей, каждому своя вотчина, честное разделение обязанностей. Если Джа не способен прочистить водопровод или проследить за работоспособностью отопительной системы, он туда и не лезет. А Михаил не переводит продукты на несъедобное варево и больше не сажает во дворе тополя вместо яблонь. Раньше этого взаимодополнения хватало за глаза, они неплохо уживались в общем доме, удобно перестроенном для совместного бизнеса и геройства. Пророк и инквизитор – самостоятельная, цельная боевая единица.
Теперь же в Икстерске душно от убийств. Михаил борется с усталостью, топит ее в машинном масле, глушит металлическим ревом, отвлекается головоломками с форума скорой мотопомощи (шутка ли поставить диагноз по снятому на мобильник видео). Все без толку. С каждым разом сбруя ножен кажется все тяжелее, а асфальт под колесами все бугристее, потому что приступы пророка все чаще и чаще, и Михаил до смерти боится, что однажды даст сбой и просто не справится. Даже самому лучшему каскадеру бывает страшно без подстраховки.
Джа хватается снова за солонку, но не доносит до посудной башни, сжимает ее в ладони и, упершись кулаками в стол, зависает над испачканной скатертью.
– Мы всегда будем одни в этом дерьме, правда?
Настоящая боль в глазах пророка выглядит иначе, и то, что Михаил видит сейчас – гораздо глубже и опаснее. Ожесточение, отверженность и страх – спектральная палитра безнадеги. Слишком знакомое сочетание, чтобы списать на неудачное мгновение.