гладиолусов в хайкингах: это был Лешка Боцман, и так невысокий, да еще и букетик ростом и объемом с себя прихватил!
Ну, окрестные проходные мы-то получше их знали, так, с вылетом на Бульвар Профсоюзов и обратно, испарились!
А цветы мы, все-таки, и после постоянно таскали, да и потом на Канал Грибоедова без них никогда не приходили!
Сквот
Ты говоришь, что сквот на Грибоедова был более уютный? Полностью согласен! Но разгадка тут, скорее, крылась в его отдаленности от «Треугольника» и в обилии других вписок по дороге: кто-то оставался у Ярочкина на Красной, кто-то на Почтамской у Матроскина, кто-то у Крюкова канала вместе с Лешкой Уфимским, а кто-то не мог пройти мимо Декабристов, где была большая квартира, ныне покойных, Ёза и Янки Ишмуратовых.
В общем, по дороге, отряд то и дело недосчитывался очередного бойца, и до места назначения добирались лишь самые стойкие, такие, как мы с Ин-гером (Железновым) и Валеркой Блэйком. Причем последние иной раз приносили меня на своих плечах.
На Канале было клево, даже, кажется, и телефон был! Плюс вечно несливающий бачок унитаза, который мы с Блэйком периодически пытались починить, да только практики из нас хероватые получились: как инженеры по образованию, конструкцию устройства секли на ноль, а вот чтобы качественно исправить…
Недавно вспоминали, как какая то интеллигентная барышня туда зашла, передать кому то что то. А потом, перепуганная, жаловалась, что она по ошибке заглянула не в ту комнату, а там четверо полуобнаженных фавнов вокруг трехлитровой банки пива распевали под гитару оперными голосами из «Мамы» Боярского: «Ля-ля-ля-ля-ля, была я на ярмарке, ля-ляля стою у дверей… ля-ля-ля вернулась с подарками…
Ну я это пел, каюсь, а что до того, что все в трусах (хорошо, хоть в них!) – так ведь лето, жарко было!
Если помнишь, мы с Ингером крайнюю комнату занимали: обычный безмебельный пенал с видом на Канал. Так вот его, как прирожденного дизайнера, отсутствие оной мебели сильно беспокоило: мне на это было – как от Крестов до Алькатраса, два матраса по углам присутствуют, и ладно!
Хрен с ним, если бы он только по поводу нее сокрушался, так нет, творческая натура художника требовала выхода, причем немедленно!
Как-то раз, возвращаясь, то ли с Казани, то ли с Трех Углов, навестив все попутные пьяные углы и затарившись «Ркацители» по 4 рубля под завязку, с трудом поднявшись по лестнице, открываю дверь в нашу комнату и ни хрена понять не могу: передо мной ОКНО!
Этот гибрид Нимейера и Церетели приволок откуда-то огромную раму от пола до потолка, со стеклами и форточкой (слесарь Полесов, блин, без мотора), и водрузил ее ровно посередь комнаты! Намертво!
Я это тогда даже как глюк не воспринял: просто есть преграда, которая мешает мне пробраться к моему матрасику, который мне сквозь нее и виден, к тому же!
Теперь рассказ Ингера:
– Лежу я, никого не трогаю, Кастанеду почитываю. Думаю, вот, сейчас Рыжов заявится, принесет чего-нибудь (ага, а я уж и костерок развел, и веточек подбросил, этих, как их там… можжевеловых! Чтобы дымок пах!). Тут открывается дверь и на пороге выплывает тот самый ежик из сильного тумана с авоськой сушняка.
Окидывает взором