молчала. Меня поддержали остальные сбежавшие. И Алла, взрослая семиклассница, вдруг разрыдалась, опустив голову на парту. Я и моя группа поддержки чувствовали себя победителями.
Затем прозвенел звонок, пришёл другой учитель и начался очередной урок. Страсти, казалось, стихли – на следующей перемене с Аллой никто не разговаривал, и она молчала, просто вышла из класса. Последним уроком в тот день у нас была литература, и вёл её наш классный руководитель Алексей Николаевич. В конце занятия, продиктовав домашнее задание, он попросил всех остаться. Оказалось, что классный руководитель был уже в курсе случившегося. И не только в курсе нашего побега, но и дальнейших разбирательств с нерешительными: перед уроком Алла пожаловалась ему, что ей объявили бойкот, никто не хочет с ней разговаривать. Минут десять литератор выговаривал всему классу и за срыв первого урока, и за нетоварищеское отношение к Алле. Затем обратился к самой Алле, попросив указать зачинщика бойкота. Она назвала мою фамилию. Я застыла в неподвижности, опустив взгляд к парте. Алексей Николаевич отпустил ребят, а меня попросил остаться. Одну меня.
Мне предстоял нелёгкий разговор. И он был трудным для меня вдвойне, потому что до этого случая учитель не раз выделял меня среди других учеников со знаком плюс – зачитывал вслух мои сочинения в классе, представляя их как образец для подражания. По его предмету я получала неизменные пятёрки.
Испытывая сильную неловкость, покусывая нижнюю губу, я осталась сидеть за своей партой у окна. Алексей Николаевич присел за партой, стоящей впереди моей, – повернулся ко мне лицом. Как сейчас, вижу ту давнюю сцену: сидящие друг против друга неулыбчивая девочка четырнадцати лет с косичками, заплетёнными «корзиночкой», и ещё нестарый, чисто выбритый мужчина с прямыми русыми волосами, зачёсанными назад по моде того времени. Я не знала, куда мне спрятаться от строгого, уничижительного, как мне казалось, взгляда.
Сейчас думаю, что ему было под сорок, – тогда он казался мне очень взрослым. Скорее всего, наш наставник был из поколения фронтовиков: ведь с окончания войны прошло чуть более десяти лет. Но странное дело: ни один учитель в те годы не делился на уроках фронтовыми воспоминаниями, считая свою жизнь и подвиги рядовым явлением. Я испытывала к нему безмерное уважение, замешанное на романтичной влюблённости, но в своих фантазиях представляла его только отцом.
Он заговорил со мной строгим тоном, но почти на равных, как со взрослой. Подразумевалось, что я, конечно же, должна понимать, какое жестокое средство бойкот, как переживает одноклассница Алла, когда её отвергает коллектив. Приводил примеры историй с плохим исходом, приводящие чуть ли не к самоубийствам. Я отвечала односложно, пристально разглядывая металлические петли откидной доски от парты: ворох непонятных чувств – от злости на Аллу до вины перед ней и учителем переполняли меня. Конечно, я признала жестокость своего поведения, обещала прекратить преследование