лампы, одиноко горевшей в тёмной комнате. От этого выражение лица казалось ещё более мрачным, а поджатые губы и чуть ли не безумные глаза вконец напугали Антона Николаевича.
– Дочка, да что с тобой? Ты не заболела? – бледнея, еле слышно выговорил он.
– Какое право ты имел вмешиваться в мою жизнь?! – жёстко и одновременно торжественно произнесла Настя давно подготовленную фразу.
Антон Николаевич с недоумением вопросительно посмотрел на дочь.
– Только не делай вид, что не понимаешь! Ты всё-таки разговаривал с Хигиром насчёт меня! – перешла она в наступление, повысив голос и вскочив с кровати.
– Фу-ух-х-х, – с облегчением выдохнул Ливанов и наигранно схватился за сердце. – Слава богу, а то я уж подумал…
– Кто дал тебе такое право?! – снова закричала Настя, которую его спокойная реакция разозлила ещё больше.
– Как кто? – возмутился он, поняв, что разговор принимает серьёзный оборот. – Я всё-таки твой отец.
– Да какой ты мне отец! Ты всё время шлялся где-то, жизнью моей не интересовался, никогда моим воспитанием не занимался, а теперь спохватился. Так вот, уже поздно, я тебе скажу! – кричала дочь, дрожа всем телом. Зрачки её расширились, а лицо, вытянутое от злости, покраснело от напряжения.
– Настенька, да ты что? Я же люблю тебя, – стараясь быть ласковым и спокойным, произнёс Ливанов, не желая конфликта.
– Мне нужна любовь другого человека, а не твоя! – и, чтобы кольнуть побольнее, она добавила: – Ты своей любовью мою мать угробил!
Дочь достигла своей цели, нанеся смертельный удар в незаживающую рану. Он медленно встал. Побагровевшее от обиды лицо скривилось. Вдруг отец сделал быстрый шаг к Насте, крепко схватил её за руку и, одним движением повернув дочь к себе спиной, больно ударил её по ягодицам. Потом ещё одним сильным движением принудительно усадил на диван и встал перед ней, подбоченясь и чувствуя свою правоту.
Насте даже стало совестно за это брошенное сгоряча обвинение. Она покорно села и, опустив плечи, молчала.
– Неужели этот пацан настолько для тебя важен, что ты можешь так оскорблять своего отца? – сипло спросил Ливанов, устрашающе возвышаясь над испуганной дочерью. Настя молчала, съёжившись. Она понимала, что её монолог на этом закончился. – Какой бы я ни был, но я твой отец и требую к себе уважения. И не тебе судить меня! – продолжил он, стараясь сдерживать огонь, который так и кипел у него внутри. Получалось, надо сказать, плохо. – Говорю тебе прямо и открыто: я ни за что не позволю тебе встречаться с Хигиром, и, что бы ты ни делала, это невозможно!
Настя заплакала, тихо глотая слёзы, и спросила: «Почему? Ты ведь даже не знаешь, как давно и как сильно я его люблю. Я постоянно о нём думаю, это важная часть моей жизни. Он каждый день в моих мыслях».
Антон Николаевич действительно не знал, даже не подозревал. Немного сконфузившись,