том, что именно я могу быть «должна» Войне, не хочется даже думать. По крайней мере, для сна он приготовил два места. Наверное, нужно радоваться, что не придется ютиться на одном.
Закончив с приготовлениями, Всадник подходит костру, возле которого я сижу. Снимает доспехи, деталь за деталью, и складывает рядом. В его движениях есть какая-то жуткая уверенность и неторопливость, словно весь мир может его подождать.
Я не такой, как ты.
Некоторое время я наблюдаю за Всадником, стараясь не обращать внимания на то, что под доспехами скрывается порочное, греховное тело.
– Твой тюфяк тот, что с одеялами, – сообщает Война, отстегивая нагрудную пластину доспехов.
Черт! Теперь точно буду чувствовать себя его должницей.
– Твой выглядит жестковатым, – замечаю я.
Война снимает последний доспех.
– Я не был бы порядочным мужем, если бы не позаботился о своей жене.
Ох уж эти его правила порядочного мужа. Я осматриваюсь.
– А где цепи, которыми ты должен меня приковывать?
Почти уверена, что этот пункт есть в списке вещей, которые должны быть у любого порядочного мужа.
– К сожалению, упакованы вместе с моим шатром, – спокойно отвечает Война, и я даже верю! Вполне возможно, что это не шутка. Но тут на его лице проступает хитрая улыбка.
– Тогда в следующий раз, – усмехаюсь я.
– Ловлю тебя на слове, жена.
Оказывается, мы можем поладить, если только я захочу. Тревожное обстоятельство…
Война стягивает рубаху. Его татуировки светятся в ночи, мерцают зловещим алым светом. Он выглядит как демон!
– Недавно ты спрашивала, – начинает он, – почему я не разговариваю на современных языках, хотя могу.
Я задала этот вопрос несколько дней назад, когда он вторгся в мою палатку посреди ночи, и все еще хочу знать ответ, особенно учитывая, что со мной он говорит на чистейшем иврите.
– Я знаю все когда-либо существовавшие языки и могу говорить на них. Даже на тех, о которых не осталось никаких записей. Воспоминания о них давно стерлись из памяти смертных, но не из моей. И никогда не сотрутся. – Несколько секунд он молчит. – Людей пугает все непонятное.
Я видела такое много, много раз. А теперь Война превратил этот страх в оружие.
– Поэтому я говорю на мертвых языках, позволяя людям слышать то, что они сами хотят, – произносит Всадник.
– Но ты не всегда говоришь на своей тарабарщине, – замечаю я. Несколько раз он обращался ко мне и к воинам Фобоса на иврите или арабском.
– Не всегда. Иногда нужно, чтобы меня поняли.
– А почему я все равно понимаю тебя, когда ты говоришь на мертвых языках? – спрашиваю я.
Война терпеливо поясняет:
– Я же сказал: ты моя жена. Хочешь ты того или нет, но ты знаешь меня и мою душу.
В животе закручивается тугой узел беспокойства. Он снова заявляет это так уверенно, что я задаюсь… Нет. Отказываюсь верить, что судьбой мне предначертано быть парой этому монстру.
– Что тебе от меня нужно? – интересуюсь,