организмов от простейших до сложнейших форм, как они предстают сегодня, то ты вправе ожидать, что летопись должна подтверждать эту последовательность. Ламарк, вероятно, и не надеялся, что эта последовательность окажется стопроцентно идеальной – и в силу наличия непоследовательностей и нарушений, и в силу собственного убеждения, что на протяжении столетий постоянно возникают и начинают путь восхождения к вершинам все новые и новые организмы. Однако, признавая тот факт, что жизнь берет начало из какой-то начальной точки, из какого-то первоистока, он все же надеялся получить в результате какую-то восходящую прогрессию. (Понятие «прогрессия» особенно важно в нашей истории несмотря на то, что оно трудно определимо. Хотя мы еще будем рассматривать эту идею и то, как она эволюционировала, но давайте сразу же договоримся, что будем понимать прогрессию как некое последовательное восхождение от простого к сложному, от примитивизма к утонченности, высшей точкой которого является человек.)
Сам Ламарк никогда не заявлял, что жизнь должна являть собой восходящую прогрессию, и даже не давал себе труда интерпретировать палеонтологическую летопись таким образом, чтобы она служила своего рода поддержкой его взглядам. Даже несмотря на то, что ископаемые, возможно, толкнули его на путь эволюционизма, в его теориях, в его ссылках на летопись окаменелостей сквозит чисто поверхностный взгляд. Обратив внимание на то, что в летописи значатся ископаемые, которые, очевидно, более не существуют, Ламарк вкратце замечает, что, поскольку потенциал их количественного прироста настолько велик, что невозможно говорить об их полном исчезновении, то, стало быть, есть все разумные основания считать, что они эволюционировали в современные формы (1:75–81 [44–46]). Все, что потребовалось Ламарку для подобной аргументации, – это факт, что ископаемые формы отличаются от современных организмов; и для этого оказались не нужны никакие последовательности и прогрессии. Коль скоро в том образце поступательной эволюции, который он взял себе за основу, случайно обнаружилась погрешность – полное и окончательное исчезновение организмов, пусть даже это исчезновение того уровня, где один организм эволюционирует в другой, – то, стало быть, нужно ее обойти, и в этом стремлении обойти он заходит настолько далеко, что подвергает сомнению тот факт, что исчезновение вообще возможно.
В конце концов в глазах общественности Ламарк предстал как деист – верующий человек, для которого Бог есть недвижимый движитель, Творец мира и его закон, который не приемлет ни чудес, ни чудесного вмешательства в Божье творение (1:56 [36]). Он бессознательно апеллирует к этому Богу, сам того не подозревая, но при этом не делает ни одной мало-мальски убедительной попытки соотнести себя с Его творением или отыскать в этом творении свидетельства Его существования и Его сущностной природы. Поэтому-то Ламарк и не чувствовал настоятельной потребности доказывать, что каждая полезная характеристика организма – каждая «адаптация» – это свидетельство благодатного замысла Божьего. Возможно,