хозяина. Он прикрыл глаза и даже задремал.
Вдруг лошадь неожиданно встала, Василий открыл глаза и вначале ничего не понял: нет вроде ничего впереди, а кобыла стоит и, видать, идти дальше ни в какую не собирается.
– Эй, Малка, ты чего? Н-но!
– А вот ты постой, касатик, кобыла-то твоя поумнее будет, – голос откуда-то сбоку был хоть и скрипучим, да не противным, и принадлежать мог только старушке, каковая и объявилась невесть откуда, словно вынырнув из-под конской головы.
– А ты кто такая будешь, старая? – Василий не испугался и сразу приметил, что бабушка одним только видом своим на его вопрос уже и ответила. Монахиня, черноризица. Клобук простой, в чреслах веревкой перевязанный, кацавейка для тепла крест-накрест поверху да за спиной на двух петлях плечных мешок с пожитками.
– Нешто сам не видишь, – с легкой укоризной ответила старушка, – раба Божья, сестра Христова, а нарекли при постриге Агафьей.
– Куды ж тебя, Агафья, ноги ведут? Странствуешь разве? – участливо осведомился Василий.
– Да уже и привели. Жена твоя сегодня разрешиться должна от бремени своего, вот меня вспомочь и прислали. – Агафья сердито поглядела на него. – А ты, ровно истукан вавилонский, верхом сидишь, а мне и руки не предложишь.
Василий устыдился. Спешился, помог монахине поставить в стремя ногу, подсадил ее, почти невесомую, а сам взял Малку под уздцы, пошел вперед.
– А кто ж тебя, матушка, прислал? Кто велел ко мне на двор идти? – Василий словно спохватился, стал задавать вопросы.
– Да ты, чай, не в пустыне живешь, а среди православных людей. Монастырь отсель в тридцати семи верстах. Вчера из Акулова три женщины пришли на богомолье да рассказали, что повивальной бабки у вас нету. Вот меня матушка игуменья и послала.
Василий кивнул: мол, понятно.
– А ты разве знаешь, как там…
– Чего «как там», охальник ты мужицкий? – цыкнула на него Агафья сверху. – Про то всем бабам ведомо, а тебя сие не касается.
Василий, однако, слыл балагуром, упрямцем и просто так сдаваться не хотел. Да и пути оставалось версты три, не молчать же:
– А раз ведомо, отчего ж повитухи есть? Тогда пущай кто хошь из баб друг дружку от тягостей избавляют.
– Ведомо-то ведомо, – неожиданно миролюбиво согласилась Агафья, – да только не каждая на такое дело способна. Тут храбрость нужна и благословение. А роды у твоей жены только я, слуга Божия, могу принять.
– Вона! Это еще почему такое?
– Поживешь с малость годов и сам поймешь, слова мои вспомнишь. А боле я тебе ничего не скажу, покуда не свершится, – торжественным голосом закончила Агафья, – шагай поживей, чай, не старик. Время нам дорого, поспеть надо.
…К деревне подъехали уже на закате. От самой околицы бежала навстречу соседская девчонка, Лушка. У Василия душа ушла в пятки:
– Чего?! Чего стряслось?!
– Ой! Ой, дядя Василий, – по-взрослому запричитала Лушка, – у супружницы вашей уже началось. Вот-вот родит. Мать там моя с ней и попадья пришла.