знакомец, если жив еще, – Антип кашлянул и перевел взгляд на Егора. – Человек верный, но все ж пастись надобно, языком-то зря не молоть.
– А что ты на меня-то смотришь? – обиженно встрепенулся Вожников. – Нашел самого болтливого, ага.
– Не только про тебя говорю, – ничуть не смущаясь, Чугреев кивнул на Федьку. – Про него тоже. Начнут расспрашивать – кто да зачем? – вот так, как придумали – и говорите. А вообще лучше с корчемными ярыжками языки не чесать.
Егор неожиданно рассмеялся:
– Дались тебе наши языки, конспиратор хренов. Ну, что, идем, наконец?
– Вот теперь – идем.
Егор все же радовался – ну, ведь пришли, наконец, пришли. Хоть куда-то вышли. Почитай, целый месяц по лесам шатались, и это зимой-то! Ну да, да, зимой, март – по здешнему месяц еще студеный, снежный, а вот наступивший апрель – снегогон, так в древности и прозывался. Солнце уже пригревало совсем по-весеннему, прилетели, гнездились на вербах грачи, все больше появлялось проталин, с холмов потекли ручейки, зазеленела на полянках первая травка, поднялась по склонам оврагов молодая крапива, мохнатым золотом зацвели цветки мать-и-мачехи – первые признаки близившегося тепла. И лед на реке стал ненадежным – трещал, исходил у берегов бурым припоем, хотя ясно было – недели две постоит еще, может, и три – а уж потом…
Потом – ледоход, с бурным, высвободившимся из оков течением, со страшным треском сталкивающихся льдин, с мелким ледовым месивом – шугой, и – еще через неделю – чистая, бурная вода… для плавания еще мало пригодная: слишком уж велика скорость, опасно. Егор когда-то на байдарках сплавлялся, и что такое весенний паводок, знал.
Егор на ходу улыбался – все его почему-то радовало сейчас, и блекло-синее небо, и улыбающееся за легкими облачками солнышко, и золотившаяся лыжня… впрочем – какая лыжня? Санный путь! Да-да, самый настоящий. Вот он – город.
– Лыжи, это, снимайте, – останавливаясь, оглянулся идущий впереди Антип. – Во-он тот двор, крайний.
Погруженный в свои мысли Егор и не заметил, как пришли. А, посмотрев вперед, увидел то, что ожидал: бревенчатые, крытые дранкой и соломой избы, серые угрюмые заборы, невысокий частокол с наглухо запертыми воротами и – отовсюду – громкий собачий лай.
Молодой человек усмехнулся:
– А не очень-то жалуют здесь чужих.
– Чужих нигде не жалуют, – обернулся Чугреев… коего тут же подозвали Борисычи.
О чем-то пошептались…
Антип хмуро кивнул и, подойдя к Егору, тихо сказал:
– Федька у нас – лишний. Борисычи сказали…
– Понимаю – «скрипач не нужен»! – произнес Вожников фразу из старого фильма. – Не нужен так не нужен – пусть себе идет парень по своим делам.
– Не-е, – оглянувшись на подростка, Чугреев нехорошо прищурился и понизил голос: – Ты не понял, Егор. Отпускать его никак нельзя – вдруг да про нас ляпнет? Сейчас мы его вдвоем… во-он в том овражке. Да быстро управимся, снежком потом присыплем и…
Егор дернулся, вдруг осознав, что напарник его говорит совершенно серьезно, без всякого намека на шутку – пусть