И хотя в Крыму памятников античности куда больше (в Армении лишь один языческий – эллинский храм Гарни близ Гегарда пережил установление христианства), режиссер прав: только здесь древность есть черта национального характера.
Ереван ждал Параджанова и не дождался. Тем не менее возник музей, открыв двери которого, понимаешь, как с помощью подручных черточек быта художник превращал обыденность в искусство, картонную коробку – в шляпку феи, фарфор – в оклад иконы, сетчатку – в живописное полотно, простое чувство – в возвышенное.
Возраст с коньяком обходится примерно так же, как с человеком, – он его насыщает вдумчивостью. Молодой коньяк рьян и слегка дерет гортань, в то время как двадцатилетний, слегка маслянистый на вкус и вид, тихо распускается в груди жаркой розой.
Комплекс винных подвалов треста «Арарат» возвышается над левым берегом реки Раздан, текущей меж базальтовых скал. Некогда на этом месте стояла Ереванская крепость, где в 1827 году Александру Сергеевичу Грибоедову удалось посмотреть постановку его пьесы. Лучший обзор на центр города открывается именно со склона холма – основания краснокирпичного замка коньячного завода, в глубине которого располагаются заветные погреба; в них однажды пришлось заночевать поднабравшемуся «буревестнику революции» – Горькому, не сумевшему одолеть кинувшуюся вдруг на грудь лестницу, ведущую из подземелий.
Благоухающие благородно работники завода «Арарат» обладают индульгенциями у сотрудников дорожно-патрульной службы и верят в то, что их организм, обволоченный коньячными парами, защищен от вирусов и инфекций.
Территория современной Армении составляет десятую часть ее обширных некогда исторических владений. Возвращаемся в Ереван вдоль границы с Турцией, и слева по борту становится всё явственней призрак Арарата. Сначала виден только его контур, затем проявляется дымчатый силуэт, и вот уже различаешь зеленые склоны и черно-белые вершины. Образ величественно вырастающей Горы Спасения, находящейся вне отчизны, – это опора и символ национальной воли небольшого народа, ничего не забывающего из своего прошлого – и обращенного в будущее.
Про пространство. Молчание
У меня есть фобия, банальная, как почти все фобии. Пока самая странная из всех, что я встречал, – боязнь бабочек. Лично я боюсь напиться в чужом незнакомом городе. Но один раз я сделал это намеренно. В Мюнхене днем привели меня в Нацистский квартал. Я ходил мимо обрушенных, заросших кустарником нацистских храмов и пересек площадь, где штурмовики сжигали книги. В реальность всего этого невозможно было поверить. Вечером я купил бутылку виски и вернулся на пустынную Оперн-плац. Сел посередине и сделал большой глоток. И еще. И еще. Кругом меня не пылало пламя. Не стояли студенты, не швыряли в меня «негерманскими» книгами. В отдалении проползали автомобили. Я прислушивался к себе. Нет ничего страшней