севером Испании. Он надеялся, что им будет интересно узнать от него о Нормандии, в частности об аббатстве Жюмьеж.
Но эти люди вели иной образ жизни. Они болтали со своими женами, играли с детьми, пили эль и сидр. Один мужчина прикреплял железную пряжку к кожаному поясу, другой стриг волосы маленькому мальчику. Никто не читал и не молился.
Конечно, в семейной жизни не было ничего дурного, мужчина должен заботиться о своей жене и детях. Но у священнослужителей имелись другие обязанности.
Зазвонил церковный колокол. Мужчины неторопливо завершили свои дела и стали готовиться к вечерней службе. Через несколько минут они вышли из дома, и Олдред последовал за ними. Женщины и дети остались в доме, а из деревни не пришел вообще никто.
Церковь находилась в плачевном состоянии, и это обстоятельство поразило Олдреда до глубины души. Свод дверного проема подпирало бревно, да и здание целиком словно покосилось. Дегберту следовало бы потратиться на ее содержание. Но, конечно, женатый мужчина ставит семью на первое место. Вот почему священники должны быть холостыми.
Они вошли внутрь.
Олдред заметил надпись, вырезанную в стене. Письмена едва читались, но он все-таки разобрал текст. Некий лорд Бегмунд из Нортвуда построил церковь и был в ней погребен, гласила надпись, и по завещанию он оставил деньги священникам, дабы те молились за упокой его души.
Порядки в большом доме Олдреда смутили, а вот служба попросту привела в изумление и негодование. Гимны тянули как попало, молитвы читали наскоро, а два диакона всю службу спорили, способна ли дикая кошка прикончить охотничьего пса. К заключительному «аминь» Олдред был вне себя от злости.
Неудивительно, что Дренг нисколько не стыдится двух своих жен и шлюхи-рабыни. Это поселение лишено морального руководства. Если уж на то пошло, как настоятелю Дегберту упрекать местных мужчин, ставящих под сомнение церковные правила брака, когда он сам ничуть не лучше этих мужчин?
Дренг вызвал у Олдреда отвращение, а Дегберт монаха взбесил. Эти люди не служили ни Всевышнему, ни своей пастве. Священнослужители брали деньги у бедных крестьян и жили привольно, так что меньшее, что они могли сделать взамен, – это добросовестно отстаивать службы и молиться за души людей, которые их кормили. Но здешние забирали себе церковные деньги и вели на них привычную праздную жизнь. Они хуже воров. Это кощунство, никак иначе.
Увы, если он прямиком выскажет Дегберту все, что думает, то этим все равно ничего не добьется.
Олдреда, помимо всего прочего, обуревало любопытство. Дегберт не испытывал страха, творя свои бесчинства, – наверное, потому, что уповал на покровительство могущественного епископа. Вдобавок тут было что-то еще. Обыкновенно сельские жители не медлили с жалобами на ленивых или грешных священников; они ждали, что духовные пастыри будут строго соблюдать устои, заповеданные матерью-церковью. Однако никто из тех, с кем сегодня разговаривал Олдред, не осуждал ни Дегберта, ни монастырь в целом. Если вспомнить, большинство людей