но истина заключалась в том, что меня к нему тянуло, хоть это было странно. Слишком красивые мужчины обычно меня не интересовали; мне они казались высокомерными и самовлюбленными. У моего мужа была обыкновенная внешность и спокойное, сдержанное выражение лица. Улыбка дружелюбная, но не более необходимого. Лицо Люка Лефевра, напротив, было красивым, выразительным и эмоциональным. Открытым. Он производил впечатление дикаря – не в смысле недостаточной ухоженности, а какой-то своей уязвимостью, как у диких животных. Как будто у него отсутствовала некая заслонка и душа просвечивала сквозь глаза.
Я подала ему цветастую коробку с салфетками, которую Кэрол всегда располагала на моем столе. Он вытащил оттуда целую горсть, вытер лицо и высморкался. Держа ноги под столом, я незаметно скинула туфли. Мои ноги были опухшими, как у Дебби. С недавнего времени это стало обычным явлением, к которому я быстро привыкала. Впрочем, как и к седым прядям в волосах, болям в суставах больших пальцев рук и необходимости надевать очки для чтения.
Я не смотрела пациенту в лицо, чтобы не смущать, однако приметы были повсюду: крепко сплетенные пальцы, загорелые кисти, аккуратно подстриженные ногти, часы «Ролекс», дорогие мокасины на ногах. Какова бы ни была его проблема, она явно заключалась не в деньгах. Я ждала, и это было меньшее, что можно было сделать для того, кто страдает.
– Все в порядке, – заверила я его. – Торопиться нам некуда.
В клинике стояла тишина, все телефоны к этому времени были уже были переключены на дежурный центр. Кэрол не стала бы стучать в дверь, чтобы попросить меня подписать рецепты, а больше я никого не ждала. Я могла бы слушать его сколько угодно. Я дала бы ему время, которого не нашла для Лиама.
Лиам Чемберс явился без записи две недели тому назад, в самые горячие утренние часы. Семнадцатилетний подросток с ничего не выражающим взглядом и выпирающими из-под кожи, как шарики, костями запястий. Он пробормотал, что у него проблемы, но на мои вопросы отвечать не стал, и у нас закончилось время. Я попросила его прийти следующим утром, но в тот же вечер парня нашли в его комнате, свисающим с потолочной балки на поясе от халата. Его мать не впустила меня, когда я приходила, но согласилась встретиться через две недели – восьмого февраля, которое, как показывал календарь, наступало уже завтра.
Календарь, подарок от фармацевтической компании, висел на пробковой доске над моим столом между расписанием дежурств и протоколом лечения почечной недостаточности. «Подсолнухи» Ван Гога на февральском листке. Я никогда как следует не рассматривала эту картину, одно из тех знакомых изображений, мимо которых обычно проскальзывает взгляд, но сегодня обратила внимание, что цветы уже подвядшие. Прежде я этого не замечала. Когда ты вечно занята, то света белого вокруг не видишь, но стоит только взглянуть внимательней – начинаешь распознавать очевидные вещи, которые ранее упустила. Из некоторых цветков уже выпали семечки, но сохранившиеся лепестки пылали, как язычки пламени: шафран, охра и жженая сиена – краски, характерные