никто не знал, но бредовое определение повторялось с регулярностью навязчивой идеи. Эрлия даже предположила, что в дебрях психиатрии скрывается маниакальный синдром, извращенная идея-фикс – патология по имени «любовь к рабу» – и вот ее коварные проявления налицо.
К самому Тумидусу с расспросами подступить боялись – ледоруб, гвоздодер или кулак истинной ментальности, а военный трибун был скор на неуставные взаимоотношения.
Помпилианку еще трясло, но она взяла себя в руки. Появление Монтелье – случайность? Или нет? Слишком уж вовремя… Эрлия ненавидела подобные совпадения. Еще больше она ненавидела Ричарда Монтелье – за срыв клеймения, за гнусный пасквиль «Гнев на привязи», в котором режиссер насмеялся над трагическим разгромом армад Великой Помпилии под Хордадом. Но вычислить, имел здесь место умысел, и если да, то чей, смог бы разве что гематр. В любом случае, в радиусе сотни метров от чертова телепата клеймить Диего Пераля нельзя. Где и когда теперь окажется Монтелье? – поди предугадай. Значит, варвара надо выманить из комплекса «Тафари» или вывезти силой.
А потом заклеймить.
…и вдруг зверь успокоился.
С горькой укоризной Голиаф поглядел на Давида, моргнул: «Эх ты, хозяин!..» – и вернулся в бесконечную лень, умостив огромную голову на передних лапах. По оледеневшему кафе пронесся дружный вздох облегчения, люди начали оттаивать. На лицах читался вопрос, один на всех: «Что это было?!» Вопрос остался без ответа; его даже не произнесли вслух.
– Голиаф не просто модификант, – тихо, чтобы слышал только Эзра Дахан, произнес Давид. Молодой человек прикипел взглядом к тарелке с харирой, словно умирал от голода. По его виску на скулу, сверкнув в лучах солнца, стекла крупная капля пота. Чудилось, миг назад Давиду отменили смертный приговор. – Все думают, что он – болонка размером с гору, причуда мальчика-мажора. Все и должны так думать. Голиаф – мой телохранитель. Дело не в мышцах, клыках и когтях. У него… Это называется: ментальные способности особого рода.
Давид шумно сглотнул: так дети пьют горькое лекарство. Чувствовалось, что ему тяжело говорить: не о специфике гиганта Голиафа, а о чем-то своем, личном, выстраданном. Лучи солнца сотнями золотых спиц пронзали ротанговую плетенку – символическое ограждение летнего кафе. Россыпь веселых зайчиков пятнала охристую шкуру Голиафа, превратив ее в объемную звездную карту сектора галактики. Когда рисунок созвездий на шкуре изменился, мар Дахан бросил взгляд поверх Давидова плеча сквозь ячейки ограды. Старый тренер не ошибся. По дорожке к кафе быстро приближалась высокая фигура. Солнце подсвечивало человека со спины, слепя глаза Эзре, фигура казалась высеченной из цельного куска антрацита. Черный ангел, сказал бы кто-нибудь, больше склонный к символике, чем гематры.
Да, отметил тренер. Диего Пераль носит траур.
– Вы имеете