на свету, и овившие их лианы первыми приветствовали солнце, шевеля бахромой.
Три яруса дриады отвели для жизни. Спускались и поднимались по лианам и лестницам. Мосты, вечно захламленные и заставленные бочками, тянулись от дома к дому, от ветви к ветви.
Пахло пряно-сладкими благовониями. Облака пыльцы кружили в нашептанных ветрами танцах.
Тут Олеандр родился. Пустил корни и расцвел, как выразились бы дриады. И отсюда, не уродись он сыном Антуриума, владыки клана, с радостью сбежал бы. Неважно куда, лишь бы тишина густела непробиваемая.
Серьезно! Иногда ему казалось – природа что-то напутала и породила его в Барклей по ошибке. Он не терпел шумихи. Ненавидел пустословие и сплетни, которые множились здесь резвее, чем пыль. Он отстранялся от дриад тем пуще, чем старше становился. Рос очень одиноким.
И хорошо, что рос в период правления отца, а не деда – Эониума, чаще нарекаемого Стальным Шипом.
Дриады до сих пор поминали Эониума с содроганием. Он вошёл в историю клана, залитый кровью, потонувший в отрубленных головах. Ярый блюститель строжайших порядков и устоев. Жестокий до умопомрачения, но честный перед собой и преданный клану. Он намертво впечатался в память своих подданных.
Дарованное ему прозвище как нельзя лучше отражало его сущность. Хранителей леса – воинов, служивших ему верой и правдой – нарекали либо просто Стальными, либо Стальными Шипами. А период его затяжной тирании назвали Эпохой Стальных Шипов.
Страшное тогда царило время. Суровое и беспощадное. Слишком открыто оденешься – изобьют на глазах у собратьев. Ненароком к чужой супруге прикоснёшься – руку отрубят или что пониже. Своеволие проявишь, без спросу мнение выскажешь – лишишься языка.
Дриады лишний раз моргнуть боялись. Ведь кара за прегрешения нередко сопрягалась и с погибелью. Об одном молились провинившиеся – чтобы посыльный не вручил им алый, словно пропитанный кровью, лист аурелиуса. Такие послания называли судными листами. Или приглашениями на казнь.
Нетрудно догадаться, какая участь ожидала дриад, получивших аурелиус.
К счастью, властвование Стального Шипа кануло в небытие. Перехватив бразды правления, отец Олеандра принялся выкорчевывать нелепые законы. И был прав. На свалке им самое место.
Олеандр до того глубоко увяз в размышлениях, что не сразу понял, как уткнулся носом в нужную дверь. Хин вытряс из него только силы и чуток чар. Ключ остался в кармане. И скоро провернулся в замке.
Хижина встретила тишью и застоявшимся теплом. Ложе Олеандр в свое время сюда притащил добротное. Лежал на нём не матрас, а перина, которая обволакивала, обтекала спящего. Пылинки взвились и затанцевали в воздухе, когда Олеандр повалил Эсфирь на кровать, а сам забрался в кресло напротив.
На миг в уши будто затычки вставили. Он не слышал ничего, кроме стука растревоженного сердца. Теперь время не подгоняло. Теперь он оглядывал её заострённые коготки, плетеные из серебряных нитей браслеты, украшенные белым пером и лоскутом кожи. Оглядывал,