складывались в недели, негодование Финлея тоже проходило, и он начал испытывать огромную тревогу за Дункана. Это сильное чувство, обусловленное его профессией, подкреплялось естественным инстинктом человечности.
Почти месяц спустя, в одну из июньских суббот, проходя по Черч-стрит мимо публичной библиотеки, Финлей наткнулся на Дункана, и все подавленные доктором чувства внезапно обострились.
Дункан, выйдя из библиотеки, где проводил немногие свободные часы среди любимых книг, ужасно хромал, едва осмеливаясь переносить вес на правую ногу.
Лицо Финлея исказила болезненная гримаса. Он так и встал посреди тротуара прямо на пути Дункана и хотя и нахмурил брови, но спросил тихо и по-доброму:
– Как поживаешь, Дункан, малыш?
Вздрогнув, Дункан поднял глаза на доктора, и его бледные щеки залились краской.
– Не так уж плохо, спасибо, доктор. – Он неловко помолчал. – По крайней мере…
– Что «по крайней мере»?
– Надеюсь, что доберусь, – с несчастным видом пробормотал Дункан. – Я иду на работу. Но нет, сам не знаю, что…
Однако Финлей знал, что к чему. Посмотрев вслед прихрамывающему Дункану, он вернулся домой и, пылая возмущением, бросился к Камерону.
– Это беззаконие, – заключил он, яростно вышагивая туда-сюда по комнате. – Мы должны остановить ее. Мы не можем оставаться в стороне и допускать такой произвол. Это совершенно невозможно.
– Да, невозможно, – помолчав, согласился Камерон. – Невозможно для нас в это вмешиваться.
– Но мы обязаны! – яростно воскликнул Финлей.
– Мы не можем! – покачав головой, ответил Камерон. – Ты же знаешь, что мы не можем. Она его мать. Мы не можем навязать свое лечение. Я знаю, что она жестока и сурова с ним, что собственное черное честолюбие ей дороже его здоровья. Но это не имеет никакого значения. Ты не можешь встать между матерью и сыном.
Последовало долгое молчание. Потом Финлей заскрежетал зубами:
– Хороша мать… Да плевала она на мальчика! Называть Джесси Грант матерью – это оскорблять прекрасное слово.
И с видом величайшего презрения Финлей вышел из комнаты в приемную, где сделал большой глоток холодной воды, словно желая очистить рот от мерзкого привкуса.
Дни шли за днями, и Финлей, хотя иногда и возвращался к этой теме, если они с Камероном оставались вдвоем по вечерам, постепенно погрузился в другие заботы. Он больше не видел Дункана, ничего не слышал о нем, к тому же на него навалилось столько дел, что он совсем перестал думать о мальчике.
И вот однажды осенним вечером Алекс Рэнкин, маленький оборванец, который часто бегал по городу, выполняя разные поручения, явился в приемную с совершенно нереальным сообщением для Финлея. Это был вызов от Джесси Грант.
Первой реакцией Финлея было оцепенение. Затем, когда на него нахлынули полные обиды и горечи воспоминания, связанные с Джесси, с ее несправедливыми нападками, он в запале сказал себе, что никуда не пойдет. Однако мысль о Дункане смягчила его, и он решил похоронить