он принимал бы своих почитателей чисто выбритым и трезвым. Это был просчитанный ход, как все, что он делал; небрежностью и беспечностью, а равно и легкостью, с которой за них извинялся, граф хотел смутить и унизить одетых с иголочки и скованных посетителей. Граф взглянул в лицо своему невозмутимому слуге Тейтшу и громко расхохотался, словно тот сказал что-то смешное. Отсмеявшись, снова обратился к Камилю:
– Мне нравится, как вы пишете, мэтр Демулен. Проникновенно, с чувством.
– Когда-то я сочинял стихи. Теперь-то я знаю, что у меня нет таланта.
– Полагаю, сложностей вообще так много, что незачем сковывать себя еще и стихотворным размером.
– Я не собирался посвящать себя поэзии. Надеюсь заниматься делами государства.
– Оставьте это тем, кто старше вас. – Граф поднял памфлет. – Можете повторить?
– А, это… да, разумеется. – Он привык относиться к своему первому памфлету с презрением, которое до некоторой степени распространялось на тех, кто им восхищался. – Для меня это все равно что дышать. Я не сказал «говорить» по очевидной причине.
– Однако вы говорили, мэтр Демулен. В Пале-Рояле.
– Мне пришлось себя заставлять.
– Природа создала меня народным трибуном. – Граф повернул голову, демонстрируя выгодный ракурс. – Как давно вы заикаетесь?
Послушать его, так заикание – забавное или элегантное новшество.
Камиль сказал:
– Очень давно. С семи лет. С тех пор, как впервые оставил родной дом.
– Вас так расстроило расставание с семьей?
– Уже не помню. Вероятно. Или, напротив, не сумел справиться с облегчением.
– Разные бывают семьи. – Мирабо улыбнулся. – Я не понаслышке знаком со всеми домашними затруднениями, от вспыльчивости за завтраком до последствий инцеста. – Он поманил Камиля за собой в комнату. – Король – покойный король – говорил, что следует ввести должность министра, который занимался бы только нашими семейными ссорами. Видите ли, моя семья очень древняя. И очень знатная.
– Правда? Моя только притворяется таковой.
– Кто ваш отец?
– Судья. – Честность заставила его добавить: – Боюсь, я не оправдал его надежд.
– Можете не рассказывать. Никогда мне не понять, что движет представителями среднего класса. Присядьте, я хочу узнать о вас побольше. Где вы учились?
– В лицее Людовика Великого. А вы думали, меня вырастил сельский кюре?
Мирабо отставил чашку:
– Там учился де Сад.
– Это не самый характерный пример.
– Однажды мне не повезло оказаться с ним в тюрьме. Я сказал ему: «Мсье, я вам не компаньон, вы режете женщин на кусочки». Простите, я отвлекся.
Граф упал в кресло, невоспитанный аристократ, ни разу в жизни не просивший прощения. Камиль смотрел на него, чудовищно самоуверенного и тщеславного человека с претензией на величие. Граф не просто говорил и двигался – он рычал и крался. Пребывая в покое, он напоминал пыльное чучело льва в зоологическом музее: мертв, но не настолько мертв,