уже повезло. Двадцать первого июня, в субботу, бойцы второй роты рядовые Дронов Степан и Щедров Федор заступили в очередной наряд по кухне. Великая армейская несправедливость – попасть в наряд с субботы на воскресенье; первые лучи нарождающегося дня пробивались в каптерку столовой, где они втроем, вместе с молчаливым казахом Жайбалсумовым, заканчивали чистить огромную гору картошки на весь батальон, когда первым же снарядом – прямым попаданием – был уничтожен летний павильон, в котором квартировала их вторая рота. Совершенно не понимая, того, что происходит, скорее на инстинктах, нежели на разуме, они под шквальным огнем, превращающим еще мгновения назад сонный лагерь в кучу обугленных досок, выбитых кирпичей и мертвых тел, бросились в березняк. Жайбалсумов, бежавший чуть впереди, упал, как подкошенный. Нырнув в рощу и отмахав еще метров двести, можно было остановиться и перевести дух, снаряды ложились очень кучно. Правое плечо Степана было в крови, он так и не понял, чем его задело. Через двадцать минут все стихло так же резко, как и началось.
– Что это было? – ошалело прошептал пересохшими губами Федор.
– Война, – металлом прозвучало у него над плечом.
Позади, с бесполезным сейчас пистолетом в руке, стоял без сапог и гимнастерки командир разведвзвода лейтенант Куприянов.
***
– Ну что, вздремнем малость? – предложил Степан.
– Угу, – согласился Федор, уже успевший смежить воспаленные глаза.
Война быстро приучила мгновенно проваливаться в нервный неровный чуткий сон. Инстинкт самосохранения так тонко настраивал интуицию, что она пропускала любые, даже очень громкие звуки, если они не сулили опасности, и, наоборот, впрыскивала в кровь здоровенную дозу адреналина даже от хруста тоненькой веточки, если этот хруст таил какую-то реальную угрозу.
***
Оставшихся в живых после артобстрела со всего батальона набралось около тридцати человек, из них две трети – легкораненые, но способные самостоятельно передвигаться и держать оружие. Все они собрались на руинах своего лагеря среди догорающих остатков построек и стонов тяжелораненых. Единственным выжившим командиром оказался лейтенант Куприянов, он и принял на себя командование тем взводом, в который превратился батальон. Первым его приказом было вооружиться, поскольку почти все, кто спасся, были кто в подштанниках, кто без сапог, но все без оружия. На месте развороченной снарядом оружейки, среди того хлама, в который она была превращена, удалось набрать на каждого по винтовке с обгоревшими прикладами. Следующей командой было – трупы сложить отдельно, а тяжелораненых отдельно. Среди раненых оказался комиссар батальона, с оторванной ступней и перебитым позвоночником. Связи не было, а над рощей пошли на Восток одна за другой – вражеские эскадрильи с тупоконечными крестами на крыльях. Еще через несколько минут раздался холодящий кровь стальной лязг, и послышались отрывистые команды на чужом языке.
– К обороне! – скомандовал Куприянов.
***
Степан открыл глаза.