повторил Игорь Павлович. – Даже слишком. – И, наверное, почувствовав ее мгновенно возникшую настороженность, попросил: – Расскажи хоть про вашу старину. Мне не для сплетен. Просто для личного развития. Где бы я еще послушал про этот, как его – фольварк?
– Застенок. Но я про это мало что знаю. Так, легенды о прабабушке.
– Кто она была?
В его голосе действительно слышался интерес. Как в тот день, когда они ехали в тамбуре битком набитой электрички, глядя в исхлестанное летним ливнем окно и разговаривая о вещах неважных, но почему-то увлекших их обоих.
«Я слишком спокойно вспоминаю тот день, – вдруг подумала Алеся. – Но так и надо, может?»
Ответить себе она не могла. Поэтому лучше было ответить Игорю Павловичу, даже при том, что и на его вопрос она могла ответить не многое.
– Она была из обедневшей шляхты, – сказала Алеся. – Училась в пинской гимназии, но закончить не успела – война началась, Первая мировая. Потом революция.
– Как ее звали?
– Вероника.
Глава 10
Вероника так устала за ночь, что к утру ее стали посещать предательские мысли – мол, и нечего своей усталости стыдиться. Но она эти мысли от себя гнала так же, как желание упасть на свободную койку и уснуть крепким сном. Правда, коек свободных в госпитале не было, так что если б и не гнала свои малодушные намерения, все равно не удалось бы их осуществить.
Керосин в лампе заканчивался, фитиль дрожал, затейливые тени колыхались на стенах, и ощущение тревоги, обычное перед рассветом, от всего этого усиливалось.
Вероника потерла виски, это всегда помогало прогнать сон. Доктор Мазурицкая говорила сестрам милосердия:
– В ваши годы силы уходят медленно, а восстанавливаются быстро. Пользуйтесь этим и работайте, не щадя себя.
Весь этот год казался Веронике вспышкой молнии. И вместе с тем дни этого года были схожи до полного неразличения. Даже непонятно, как такие разные ощущения времени соединяются в ее сознании.
Прошлым летом, как только она закончила краткосрочные курсы сестер милосердия, начались бои за Волынь и фронт стал стремительно приближаться к Пинску. С тех пор ее жизнь переместилась в госпиталь. В комнатку, которую для нее снял папа, когда она поступила в гимназию, Вероника теперь приходила только спать, и то не всегда: если дежурство заканчивалось поздно, то безопаснее было оставаться в госпитале на ночь. А теперь линия фронта дошла уже до городских предместий, раненых везли и везли, и даже если бы сестры были так бесстрашны, что решились бы гулять по улицам в темноте, у них уже ни единого вольного часа не оставалось для прогулок.
– Панна Вероника, подойдите ко мне, прошу!
Вероника пробежала взглядом по шеренге коек в офицерской палате. Но и взгляда ей вообще-то не требовалось, чтобы понять, кто зовет: сердце отозвалось на этот голос состраданием.
– Я думала, вы спите, – сказала она, подходя к койке, что стояла под самым окном.
– Не сплю. Смотрю на вас. Вы посидите со мной?
– Меня могут вызвать.
Сказав это, Вероника все же присела на