бы пожать плечами.
– Это не прокатит. Не с Эддисоном Де Виттом.
Старушка с фиалками покачивала шляпкой в такт музыке, потягивая вермут с черносмородиновым ликером.
Ma motha says I’m lazy, my fatha says I’m no good,
But I’m no lazy, I just like live my life
Mañana! Mañana!..[39]
– В сущности, лучше всего сейчас тебе подходит слово… грустная. Ты гордишься своей грустью, Шик. Нет, не отрицай, не притворяйся. Не со мной.
Шик похлопала ресницами. Она ухватила кубик сахара большим и указательным пальцами, подержала его на весу над своим кофе. Подумала и отложила. Она выпьет горького.
– Я подсела на контрастный душ, – признала она. – Сегодня утром вода чудесным образом стала горячей. В последние недели это был… лед.
Улыбка ее стала кривой.
– А ведь я любила только душистые ванны комнатной температуры.
– Как правило, контрастный душ – это ты, – сказала Пейдж. – Ты окатываешь мужчин то жаром, то холодом.
– Ты хочешь сказать, что я пожинаю то, что заслужила?
– Конечно, нет. Это так, вот и все.
– А у тебя с Эддисоном тоже так?
Она не смогла удержаться.
– И у меня с Эддисоном, – согласилась Пейдж. – А теперь мне пора. До вечера?
Шик проводила ее глазами. До вечера, да. Она сегодня свободна. И завтра вечером тоже свободна. Но послезавтра… послезавтра… о, послезавтра…
Она выпила кофе, закрыв глаза. Он не был горьким.
8. Annie, get your gun[40]
В театре «Корнголд» в Атлантик-Сити занавес в этот вечер, после четвертого и последнего акта «Коммуниста в доме», упал на шестнадцать минут раньше.
За три дня до этого, в «Монако» в Ньюарке, он опустился раньше на четыре минуты. За неделю до того, в «Марлетт Серкл» в Покипси, Ули Стайнер уже сократил пьесу минут на десять по ходу представлений.
Из Нью-Йорка вздох Уиллоуби шипел в ухо Манхэттен, длинный, как разделявшая их телефонная линия.
– Вы хотите сказать, что у нашего великого человека провалы в памяти?
Старшая костюмерша называла кошку кошкой.
– Нет, – ответила Манхэттен, – я говорю, что Ули делает это нарочно. Ему претит эта пьеса, он никогда не хотел ее играть. Вот он и сокращает ее. Он ее тем более ненавидит, что никто не приходит ее смотреть. Смотреть его.
Она прильнула губами к трубке.
– Уиллоуби… Это просто ужасно. Никого нет. Никого! Горстка зрителей каждый вечер. Пьеса провалилась, и Ули в кошмарном состоянии. Директор «Корнголда» собирается отменить четыре представления из оговоренных в контракте семи. Как сообщить это Ули?
Уиллоуби сделала паузу, чтобы выдохнуть дым сигареты.
– Его первый крупный облом с публикой. Бедняга. С ним редко такое случалось. Разве что в самом начале.
– Это даже не самое страшное… Дата его явки в комиссию[41] уже назначена. Мы уезжаем в Вашингтон на той неделе. На помощь, Уиллоуби! – выдохнула Манхэттен.
– На помощь, Манхэттен, – безмятежно отозвалась костюмерша. – Я не променяю мою головную боль с доставкой тканей