пьедестал, вроде шекспировской героини. Артур чуть сжал талию Эт, словно желая подчеркнуть их общее товарищеское изумление, невольное преклонение перед ее сестрой. Потом она не раз вспоминала то ощущение, когда на кожу надавили бугорки его пальцев и как будто оставили вмятинки как раз над застежкой юбки. Словно кто-то рассеянно тронул клавиши пианино.
Эт занялась шитьем женской одежды. У нее была длинная узкая комната на площади, в бывшей лавочке, где она устраивала примерки, шила, кроила и утюжила, а за шторкой спала и готовила. Теперь она могла лежать в постели и разглядывать штампованные металлические квадратики на потолке, их цветочный узор – свою собственность. Артуру не нравилось, что Эт стала портнихой, потому что он считал ее для этого слишком умной. Она так старательно изучала историю, что у него сложилось преувеличенное мнение о ее способностях.
– И вообще, – сказала она ему, – чтобы платье было удачно скроено и хорошо сидело, требуется больше ума, чем для изложения школьникам истории войны 1812 года. Потому что про войну выучил один раз – и все, ничего ведь не изменится. А каждая сшитая тобой вещь – совершенно новая задача.
– И все же мне странно видеть, – ответил Артур, – как ты устроила свою жизнь.
Всем было странно, но только не самой Эт. Перемена произошла легко – от девочки, крутящей «колесо», до главной портнихи в городе. Других портних Эт вытеснила. Да что о них говорить: слабые, безропотные создания, ходили по домам и работали в темном углу за тарелку супа. За все годы у нее была только одна серьезная соперница – финка, называвшая себя «модным дизайнером». Некоторые клиентки переметнулись к ней, потому что люди никогда не бывают довольны тем, что имеют, но вскоре выяснилось, что ее платья, может, и стильные, но сидят безобразно. Эт о финке никогда не упоминала, она предоставила дамам самим разобраться, что к чему, но когда та уехала из Мок-Хилла в Торонто – где, судя по тому, что Эт наблюдала на улицах, никто не мог отличить хороший покрой от плохого, – Эт дала себе волю. Во время примерки она могла сказать заказчице:
– Вижу, вы все еще носите тот шеврон, который моя иностранная коллега сметала на живую нитку. Я давеча встретила вас на улице.
– Ах, знаю, знаю, – отвечала заказчица. – Но должна же я его сносить.
– Конечно. Да и какая вам разница – сзади-то себя не видно!
Клиентки терпели выходки Эт и даже привыкли к ним. Ужасная женщина, говорили о ней, Эт – ужасная женщина. Перед своей портнихой они представали в самом невыгодном свете, в сорочках и корсетах. Дамы, которые выглядели весьма уверенно и внушительно за стенами ее ателье, у Эт цепенели и стеснялись, демонстрируя затянутые в корсеты дрожащие хилые бедра, жалкие и отвислые груди, животы, раздутые или разодранные детьми и операциями.
Эт всегда плотно задергивала занавески на окнах и даже закалывала щель булавками.
– Чтобы мужчины не подглядывали.
Дамы