тебе покажу! – он подскочил к Черскому с кулаками. – Тебе захотелось исправить российские книжки. Я тебя научу!..
Он занёс руку вверх, но не ударил. Какая-то капля здравого разума удержала его от жёсткого порыва. Немного погодя он преодолел себя.
– Два часа под ружьё в полном боевом снаряжении! – чётко приказал он. – Перед казармами, на ветру. Доложить о себе тотчас же унтер-офицеру!
Черский напрягся, как струна, подтвердил принятие приказа, потом схватил шапку и выбежал. Сильный ветер хлестнул ему в лицо. Он не обращал на это внимания, всё более ускоряя шаги. Ему хотелось быть как можно дальше от этого мрачного лица, на котором не было заметно ни тени милосердия. Он возненавидел его, готов был убить. И мчался теперь, будто убегая и от него, и от самого себя.
Дежурил давний капрал, а сейчас взводный Быков.
– Снова на тебя напал? – меланхолически покачал он головой, когда Черский доложил ему о приказе Ланина. – На ветру и около казарм?.. – задумался он. – И не приказал следить? Ну, тогда встань там, у входа, в этом углу, где некогда упражнялся со штыком…
Он моргнул ему многозначительно. Черский взял карабин, ранец и встал, где ему было приказано. Он был уже опытным солдатом, умел справиться с трудностями. Вокруг было темно и пусто. Таким образом, он спрятался в угол, удобно опёрся о стену, поставил на землю карабин. Здесь было безветренно. Он даже улыбнулся довольный, что сумел ускользнуть, прежде чем Ланин успел сообщить больше подробностей, и только отсюда чутко прислушивался, не раздаются ли какие-то шаги.
Прошел, может быть, час. Как и раньше, господствовало полное спокойствие, никто не любил шататься в такую погоду. Однако неожиданно от крепостных ворот донёсся какой-то гомон. Черский тайком высунулся вперёд и встал в определённую уставом стойку. Внимательно поглядывал в том направлении. Из тумана пыли начал возникать какой-то силуэт и быстро приближался. Не шёл, а бежал. Вскоре он узнал в нём упругую фигуру Ланина.
– Черский, – капитан, видимо, тоже его заметил. – Расслабься! Черский, – его голос был возбуждён, но не чувствовалось в нём уже угрозы, – расслабься! Расслабься!..
Ланин был рядом. Он едва отдышался от чрезмерного усилия. – Почему не смог упомянуть мне об этом письме Потанина? – он едва произнес наконец. – Нужно ли было это всё? Ведь если там, в Москве и Петербурге, начинают беспокоиться о каком-то Гумбольдте, то мы на правильном пути, Черский! Нужно было с этого начинать разговор со мной!
В словах Ланина теперь чувствовалось смущение, и дружеский укор, и сердечное сожаление, и пробивающаяся помимо воли нота триумфа.
– Отнеси эту рухлядь в зал и возвращайся, – добавил он. – Хочу, чтобы ты проводил меня до ворот…
Черский быстро справился и снова появился перед ним. Ланин медленно двинулся вперёд.
– Мерзкий ветрище, – вздохнул он, не зная, с чего начать разговор. – Все-таки что-то там начинает делаться… А я в тебя верил всегда! – ветер не смог заглушить содержащуюся в этом предложении чувствительность. – Кто-кто, а я порой