кто. А иногда в дверь ка-а-ак стукнет, словно внутрь просится кто.
– Свят, свят, – торопливо перекрестилась сидящая рядом бабулька. – Страсти.
– А что страсти? – негромко оборвала её соседка в черном платке. – Правда-то. Старые люди недаром молвили про банников, про домовых, да ещё про кого. Батюшку бы вызвать, освятить всё, да разве ж поедет он? Тут на все дома святой воды не напасешься.
– Землю русскую не переспорить, – снова прогудел старик. – Хоть освящай, хоть нет, а кто жил здесь знает. Бродят тут и лешие, и утопленницы, и другая какая нечисть. Вот дед мой рассказывал…
За окнами было темным-темно. Старая обветшалая изба пахла нежилым духом, свечным воском и пылью. Ничего похожего на запах молока и трав, который я помнил. И всё равно, тоска внутри поднимала голову, кусала за душу, не давала покоя. Где теперь моя Алёнушка? Какое солнце гладит её косы жёлтыми пальчиками? Не зря ли не стал я её искать? Может, нужно было плюнуть на всё, сесть на автобус, да и вернуться той же пыльной дорогой обратно, сюда. К ней, к тому, что было.
– Правда? – как-то по-девчоночьи изумилась маленькая набожная бабулька. – Так-таки и завела в лес и что ж, не нашли?
– Почему не нашли? – отозвался старик. – Спустя года два наткнулись на него охотники. Решили, сам помер. Токмо дед говаривал, не сам.
– Много знал твой дед, Иваныч, – фыркнула суровая в чёрном платке.
– Много, – не обратив внимания на сарказм согласился дед. – А вот ещё что было…
Мне до одури захотелось свежего воздуха. Тихо выбравшись из-за стола, я вышел в сени, чуть прикрыв дверь, прислонился к косяку. Закурил. Огонёк сигареты чуть разогнал сумрак позднего вечера. За заборчиком печально замер старый яблоневый сад. Заборчик был полуразвалившимся, забытым и брошенным хозяйской рукой. Скоро и его не станет, развалится окончательно и сгниёт старыми палками в траве. Ничего скоро здесь не останется. Ни дома, ни сада, ни воспоминаний. Оборвётся последняя ниточка.
– А вот ещё рассказывали, – гудел старик за моей спиной. Его хорошо было слышно даже через прикрытую дверь в хату. – Это, правда, деду его дед рассказывал, давнее дело. Видели в наших краях душу девичью, неупокоённую. Будто ходит она кругом деревень, да жертву себе высматривает. А как найдет кого одинокого, лучше мужика, так и начнет ему на горе своё жаловаться. Плачется, на шею кидается, голову дурит. А как поддастся мужик, пожалеет её, так и утопит в слезах.
– Брехня, – не оценила бабка в чёрном платке.
– Свят, свят, – снова испуганно закрестилась её соседка.
– Может, и брехня, – не обиделся старик. – Сам не видывал, врать не буду.
Я выбросил окурок и вернулся к столу. На душе было муторно, словно на похоронах не одного человека, а целой жизни побывал. Может, и своей.
Мама с кем-то разговаривала у окна. Невольно зацепившись взглядом за её собеседницу, я вдруг узнал в ней тётку Тамару, соседку