по пояс, метель лютая, всё крутит и вертит, ветер воет. Нас, маленьких, из избы вывели, потом деда, бабку, отца, мать. А она в сани садится и тулуп запахивает. А там у неё на груди под тулупом-то – сестрёнка месячная – считай, только родилась. Посадили всю семью в эти сани и отвезли в Троекурово. Потом – в поезд, в теплушку. Солому на пол бросили. Поехали куда-то. Говорили – на Север. Я недавно справки навёл. В Котлас отправляли, под Архангельск, – человек сделал паузу, и было видно, что ему нужна передышка. – Закурить-то можно?
– Кури, конечно, – ответил дядя Ваня.
– Ехали мы, ехали, – продолжал рассказчик. – И на какой-то станции мать меня за кипятком послала – с чайником. Пока я в очереди стоял, поезд ушёл. Прибежал, а его нет. А мне семь лет. Ничего толком не знаю. И стою я с этим чайником. Куда его теперь девать? Вот…
И опять сделал человек большую паузу, глядя пустым отрешённым взглядом то ли внутрь себя, то ли в прошлое, то ли на серый асфальт дороги.
– Попал в детский дом. Оттуда – в суворовское училище. Потом – в артиллерийское. Вырос. Выучился. Пытался своих искать, да никого не нашёл. Сгинули, наверное. Как знать? – опять вздохнул Алексей. – Женился. Семью завёл, дети родились – сын и дочка. Служил всю жизнь. Помотался по свету: и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Германии был. Спасибо армии родной – в люди вывела. Потом в отставку вышел. Теперь в Москве. И захотелось мне хоть одним глазком на родину свою посмотреть, раз родных у меня нет. Сел в поезд. Что тут ехать-то? Пять часов! Вот вышел, иду, вспоминаю…
– Найдём! – сказал дядя Ваня. – Я сам-то там давно не был… Но дорога вроде полевая есть. Техника во время уборки ходит. Найдём!
Так они и ехали. Свернули с шоссе, миновали Топтыково.
– Ничего не узнать! Как всё изменилось, – говорил генерал, глядя по сторонам. – Вон там вдалеке впереди и справа должна быть моя Соколовка.
Подъехали в Дуровке, оставили позади Чибизовку, увидели пруд с плотиной, свернули направо и оказались в поле.
– Ты к речке ближе держи, к Рясе, – подсказал генерал, – деревня на берегу стояла.
Но обмелевшей речки почти не было видно. Она местами ныряла под землю, иногда показывалась и сверкала на солнце небольшими голубыми зеркальными озерками, пряталась в камышах и в зарослях ивняка.
– Да, наверное, где-то тут, – вглядывался в окрестности человек, – только речка раньше шире была.
Слева от просёлочной дороги простиралось золотое пшеничное поле.
– Здесь, кажется, – сказал дядя Ваня и затормозил.
Алексей вышел из машины и остановился – замер на гладко накатанной грузовиками потрескавшейся от солнцепёка дороге.
Он стоял одиноким обелиском и смотрел по сторонам, силясь понять, где что было, осознать свою судьбу и судьбу людей, когда-то живших здесь, своё одиночество, неприкаянность и желание прислониться усталым сиротским взглядом хоть к какой-нибудь единственной примете, хоть к былинке.
Дядя