и в поле поведут. Барабанить станут в доски, огонь жечь… А потом догонять будешь подружек своих…»
Отстранилась она от ствола теплого берёзового, ещё раз провела ладонью по коре мягкой его, легонько так вздохнула и, раскинув руки, прошла по роще, кружась вокруг стволов берёзовых, обнимая их и лаская. Под ногами шелковилась трава-мурава, пушистые белые головки лесных ромашек радовали и веселили своими круглыми жёлтыми «глазками».
«Хорошо-то как, привольно у нас! Да только манит меня озеро лесное…» – И совсем уже без грусти подумала: «И что уж тут поделаешь?»
Она ещё немного покружилась по траве-мураве среди берёз и направилась в темневший неподалёку своей чащей лес…
***
Яромир не находил себе места. Ещё в самом начале русальной недели, как только деревенские порешили рядить в «русалочку» Злату, его невесту – самую красивую незамужнюю девку на деревне – так он сна и лишился. Странные предчувствия вдруг принялись одолевать его, начал он томиться страхами неясными, места которым как будто не должно было быть и в помине. Не впервой девку на деревне обряжали, не в первой «русалку» за деревню выгоняли по обычаям отцов, дедов и прадедов. Праздник есть праздник, обычай есть обычай – игрища ведь, хотя и со смыслом, хотя и окружённые домыслами всякими суеверными. Веселились все – от мала до велика… А чего стоят сказания стариков всякие разные у костров в ночь на Купалу! А и девкам незамужним забава какая! Венки по реке пускать, суженного себе привораживать, с парнями через огниво яркое-жаркое прыгать, крепко за руки держась! А уж парням! Страсть как охота каждому цветок папоротника в ночь колдовскую найти! Глядишь – и клад явится!
Но, как ни уговаривал себя Яромир, как ни успокаивал – предчувствия нехорошие не отпускали. Однако поначалу не хотел он воду мутить, Злате о своих страхах, как ни на есть – суеверных, говорить. Потому, вроде и верили деревенские разговорам о существовании леших и кикимор, но как такового, подтверждения эти разговоры не находили. Да, пропадали, время от времени домашние животные в лесах, да, рыбаки частенько сети свои и неводы спутанными находили, вроде и детишек подброшенных в селах находили – да только мало ли отчего всё это происходить могло? в жизни, ить, всякое бывает, не факт, что проделки это нечистых.
Потому и молчал он, сколько мог. Но после того, как маменька Златы его ненаглядной, всегда спокойная и тихая, обмолвилась ненароком в его присутствии, что, вишь, деревня-то выбрала Злату, но ей чтой-то неспокойно и боязно от выбора этого, и вдруг стала прикладывать фартук к глазам, скрывая слёзы, Яромиру и вовсе не по себе стало.
И вот тогда, не в силах справиться с тревогой, всё-таки решил он разговор откровенный держать со Златой: пусть откажется от роли этой, пусть послушается слов его, пусть согласится с его чувствами неясными тревожными. В конце концов, пусть маменьку свою пожалеет, тревогу её поймёт.
Решился