созванивались каждый день. Слышали голоса друг друга, хотя расстояние пыталось их замять, как память пытается у меня отобрать твой образ, но душа не отдаёт.
Слова. Они прорывались сквозь время, и тогда я чувствовал, что достаточно протянуть руку, чтобы ощутить тепло твоей ладони. Меня и сейчас не оставляет это наваждение, но действительность выбивает чувства, и чем больше она выбивает, тем больше возрастает моё сопротивление.
После Киева мне нужно было возвращаться в Москву, но я вырвался в Ленинград.
Ты помнишь, что первые три дня я жил в гостинице (забыл название), в номере, из окна которого было видно окно твоей квартиры в доме на Невском проспекте, а через три дня ты сказала: переезжай ко мне. Почему мне запомнилось эти слова? Потому, что они больше никогда не повторятся.
Каждое утро я провожал тебя на работу и подолгу простаивал возле окна музыкального училища, слушая, как ты играешь на рояле.
– Уходи, ради Бога, – настаивала ты, открыв форточку. – У меня все путается в голове, когда ты стоишь под окном.
А я не уходил, не хотел даже тогда, когда шёл дождь. Ты распахивала окно и напевала «… пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…». И мне хотелось быть пешеходом и бежать с тобой по лужам,
В Ленинграде часто лило с неба. Я называл этот город – городом дождей.
Пришлось купить зонт. Ты помнишь, как ветер вырвал его из моих рук, когда мы шли по мосту через Фонтанку и зашвырнул в воду.
– Первый раз вижу, как плавают зонты, – сказала ты. – Раскрытые не тонут…
Долго тянулось время до вечера. Я осторожно заходил в твою квартиру. Там был твой запах. Я выходил и шатался по Невскому проспекту. Рядом звучала твоя музыка. Мы шли с нею в такт.
Фонтанка, Финский залив с холодным, порывистым ветром. Исаакиевский собор со смотровой площадкой. Как красив был город с высоты, но это был город на земле.
Глядя на тебя, мне иногда казалось, что ты родилась прежде, чем родился этот мир. Ты смеялась и спрашивала, как это может быть. Это не реально. Я настаивал на своём, потому что это говорил не мой разум, разум всегда полон сомнений, это говорило что-то сверхчувственное во мне к тебе.
Ты помнишь свою соседку. Открытая улыбка на лице, когда встречала нас на лестничной площадке.
– Вы таки должны скоро иметь свадьбу! – восклицала она. – Ей, ей!
А цветы. Мы покупали их огромными охапками, и ты ставила их в большие вазы. Не помню их названия, но это были необыкновенные создания. Они светились ночью. А может быть, уже и путаю, сияли не цветы, а твои глаза. А когда ты играла на пианино и пела «Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные…», я присаживался рядом и смотрел, как стремительно бегали твои длинные пальцы по чёрным и белым клавишам.
Гимназистка! Мне пришлось уехать в Москву, из которой меня послали в Афганистан. Я выжил, потому что воевал не со смертью, а с людьми, у которых была такая же плоть и кровь, как у меня. Я видел их лица, они тоже были