отпила еще глоток.
– А в общем, какое мне дело до него? Ты хоть не сердишься? Он, знаешь, очень помогает Зизи.
– А Зизи что, настоящий герцог?
– Очень может быть. Греческий, понимаешь? Художник он никудышный. Граф мне понравился.
– Где ты была с ним?
– О, повсюду. А сейчас он привез меня сюда. Предлагал мне десять тысяч долларов, если я поеду с ним в Биарриц. Сколько это на фунты?
– Около двух тысяч.
– Куча денег. Я сказала ему, что не могу. Он принял это очень мило. Сказала, что у меня слишком много знакомых в Биаррице.
Брет засмеялась.
– Лениво ты меня догоняешь, – сказала она.
Я до сих пор только пригубил свой коньяк с содовой. Я отпил большой глоток.
– Вот это уже лучше, – сказала Брет. – Очень смешно. Он хотел, чтобы я поехала с ним в Канны. Говорю, у меня слишком много знакомых в Каннах. Монте-Карло. Говорю, у меня слишком много знакомых в Монте-Карло. И вообще повсюду. Это правда, между прочим. Так вот, я попросила привезти меня сюда.
Она смотрела на меня, поставив локоть на стол, подняв стакан.
– Что ты на меня так смотришь? Я сказала ему, что влюблена в тебя. И это тоже правда. Что ты на меня так смотришь? Он принял это очень мило. Хочет завтра повезти нас ужинать. Поедешь?
– Почему же нет?
– Ну, мне пора идти.
– Зачем?
– Я только хотела повидать тебя. Ужасно глупая затея. Может быть, ты оденешься и сойдешь со мной вниз? Он ждет с машиной в двух шагах отсюда.
– Граф?
– Ну да. И шофер в ливрее. Хочет покатать меня. А потом позавтракать в Булонском лесу. Вино корзинами. Брал у Зелли. Дюжина бутылок мумма. Не соблазнишься?
– Мне утром нужно работать, – сказал я. – И я слишком отстал от вас, вам будет скучно со мной.
– Не будь идиотом.
– Не могу.
– Как хочешь. Передать ему привет?
– Непременно. Самый нежный.
– Спокойной ночи, милый.
– Как трогательно.
– А ну тебя.
Мы поцеловались на прощание, и Брет вздрогнула.
– Я пойду, – сказала она. – Спокойной ночи, милый.
– Зачем ты уходишь?
– Так лучше.
На лестнице мы еще раз поцеловались, и когда я крикнул консьержке, чтобы она потянула шнур, она что-то проворчала за дверью. Я поднялся к себе и смотрел в открытое окно, как Брет подходит к большому лимузину, дожидавшемуся у края тротуара под дуговым фонарем. Она вошла, и машина тронулась. Я отвернулся от окна. На столе стояли пустой стакан и стакан, наполовину наполненный коньяком с содовой. Я вынес их оба на кухню и вылил коньяк в раковину. Я погасил газ в столовой, сбросил туфли, сидя на постели, и лег. Вот какая она, Брет, – и о ней-то я плакал. Потом я вспомнил, как она только что шла по улице и как села в машину, и, конечно, спустя две минуты мне уже опять стало скверно. Ужасно легко быть бесчувственным днем; а вот ночью – это совсем другое дело.
Утром я спустился по бульвару Сен-Мишель до улицы Суфло и выпил кофе с бриошами. Утро выдалось чудесное.