звенья
Железной связи ряд.
Кислятиной воняет
Привычная брехня.
В стихи её вставляет
Знакомая свинья.
И вывернуто слово,
И дерзок барабан.
И сытое наблёво —
Наблёвано в карман.
Заплакают в платочки
Бесслёзные глаза.
Есть у брехни две дочки —
Голубка и гюрза.
Нет, я не стану злее,
Не разожгу пожар,
Когда меня жалеет
Воспевший Бабий Яр.
И как это ни грустно —
Но правда здоровей.
Любой великий русский
Он, в сущности, еврей.
С его картавой речью
И бледной худобой…
Мессия и предтеча,
Американ-ковбой.
На мандаринском сыплет,
Суров и узкоглаз,
Конфуция пресвитер,
Японский скалолаз.
Никто его страданий
Не может ощутить.
Чтоб накормить пираний,
Им надо жизнь прожить.
Быть с Господом на равных
И возлюбить жену.
Быть в море жизни камнем…
И не пойти ко дну.
«В наш новый век шутов и недоучек…»
В наш новый век шутов и недоучек,
В Христовой повести приходов и отлучек,
Что Мартин Лютер нам живописал,
Сокрыта истина, которая скандал, —
Христу удел Мессии не поручен.
В крови Голгофы лишь затлел фитиль,
Который разум тьмою окатил.
И тысячи язычеств пантеон
Был ввергнут в очищающий огонь,
И обращен в кладбищенскую пыль.
Он был не Измаил, а Исаак,
Кому-то друг, кому-то – вечный враг,
Но промысел обрёл обличье Б-га
Не в храмовых стенах, а в синагоге,
В камнях Синая и в его песках.
Сто лет до Лютера разбрызгалась волна
Святых и грешных, пробудившихся от сна,
Сберегших, как величие души,
Как медные последние гроши,
Торы понятные немногим письмена.
Для наказанья избранный народ,
Одолевал моря не вплавь, а вброд
И силой богоизбранности дерзкой
Творил искусство в этой яме мерзкой,
В миру, где за исходом шёл исход.
Б-г христианен, если он еврей,
Мессия верен функции своей…
Но есть загадка естества и места —
Что есть предназначение еврейства
В куче дерьма орлов и голубей?
Служить примером верности доктрине?
Хранить давно ушедшее доныне?
Беречь огонь надчеловечьего ума,
Остаться светом, если выгоднее тьма,
Сажать деревья в вековой пустыне?
Мой бедный Лютер! Ты хотел охристианить
Безумство мук, несогнутую память,
Ответственность за пашни и стада,
И право быть собой везде, всегда…
Грусть этих строк, текущих как вода
В ту вечность, что нельзя себе представить.