переделала, а парень мой за порогом оказался. Я и защищать его не хочу, правду сказать, какой из Юрка муж? Он не на жену, в рюмку больше смотрел. На работе долго не задерживался. Я, разумеется, помогала, да только зря выходит. А молодая еще и забеременела, да не от Юрка, от любовника своего. Помню, злились мы, всё месть придумывали, каждый день проклятием начинали и заканчивали. Родила она инвалида, любовник бросил, а я Юрку подальше увезла, в деревню к вам. Боялась, что опять сойдутся, будет за чужим больным дитём ходить. А теперь за мной чужие ходят, такое, видать, мне наказание. Всю жизнь прожила, а главное только сейчас понимать стала», – откровенничала соседка вечерами.
– А правда ли, Петровна пела хорошо? – Вера Михайловна смотрела на подругу долгим взглядом.
– Ой, удивляюсь я вам, девоньки, они еще концерты здесь устраивали, – Кирилиха рванула просевшую дверь.
От смрада першило в горле, слезились глаза. Затхлость, грязь, запустение, чёрные стены с обрывками обоев, липкие косяки, дверей давно уже не было. Комната Лиды отгорожена старой занавеской из искусственного бархата. Сквозь прожжённые дыры пробивается тусклый свет в коридор.
Пусто, серо-желтые кучи тряпок вместо постельного белья. На прикроватной тумбочке все та же тарелка супа и бутерброды, оставленные утром.
– Пела она хорошо. Выводит «На улице дождик», слезу выбивает, – ответила Любовь Семёновна подруге.
– Музыканты, тоже мне, – услышали они голос Кирилихи из соседней комнаты, – вот ещё музыканты почивать изволят. А ну вставай, поганец, отвечай, куда мать девал?
В ответ какое-то бормотание. Женщины бросились на помощь. Дородная Зинаида сволокла Юрка с дивана, и теперь таскала его по грязному полу за сбитый вихор. Тот лишь отмахивался, тёр мутные глаза, порываясь принять вертикальное положение.
– Ну-ка, бабоньки, несите мне воды, разом всех реанимирую, ишь устроили тут вертеп. Гришка, Славка, кому говорю, поднимайтесь. И ты, красавица общего пользования, открывай глазки-то.
Кирилиха выплеснула принесённую кружку на Вику. Та подскочила и женщины с удивлением обнаружили, что из одежды на ней – только старая вытянутая майка.
– Стыд-то прикрой, – не выдержала Вера Михайловна.
– Завидно, старые? Чай у вас такого нет, – пьяная женщина стащила остатки одежды и призывно завертелась.
– Фу, срам какой. Куда вы, изверги, Лидию Петровну дели? – Зинаида отпустила, наконец, мужиков.
– Старуху? Куда мы её дели? У себя лежит, гниёт, что ей сделается? Нам теперь не до старухи, нам бы решить, кого я люблю сильнее: Гришаню или Славика.
– Пойдём, пойдём, бесполезно всё, – утягивала Любовь Семёновна подруг. Удушье схватило за горло, казалось, ещё мгновение, и останется навсегда в этом вязком кошмаре.
Во дворе вздохнула полной грудью. Мартовская свежесть заполнила лёгкие.
– Синь, синь, синь, – тренькала синичка.
– И правда, синь подзаборная, –