не надо, – смеялись горожане.
«А на бочке сей откупщик, человек достойный, обирает простой люд, да в кубышку складывает. А цепями к этой бочке прикованы корчемники, целовальники, чумаки с мерами. Все те, к кому мужичишки несут своё добро».
– Гляди, гляди, ирод окаянный, – раздавались со всех сторон женские голоса.
Но вскоре их не стало слышно, разноголосый хор пьяниц горланил свою партию:
Двойная водка, водки скляницы,
О Бахус, о Бахус, горький пьяница!
Просим, молим вас,
Утешайте нас!
Отечеству служим мы более всех,
И более всех
Достойны утех.
Всяк час возвращаем кабацкий мы сбор
Под вир-вир-вир, под дон-дон-дон.
Прочие службы всё вздор…
Толпа зашумела, кто-то подпевал, кто-то ссорился, мелькали разноцветные платки, звенели бубны, тамбурины. Мир кружился, плыл, затягивая пестрым вихрем…
Глава 3
Любовь Семёновна смела тряпочкой невидимую пыль с буфета, поставила на плиту чайник, придирчиво осмотрела сверкающую чистотой кухню. Полезла было за чашками в навесной шкаф, но, передумав, отправилась в зал, где, за стеклом серванта – строй посуды из сервиза, атрибут праздника и предмет интерьера. Бело-голубые чашки и блюдца, мельхиоровые ложки из бархатной коробки, пузатый заварочный чайник в центр стола. Вазочки с вареньем, конфетами, покупным печеньем, сыро-колбасная нарезка, хорошо, что вчера в магазин ходила. Проходя мимо зеркала, поправила выбившиеся из-под газовой косынки локоны, тронула помадой губы. Заслышав собачий лай, набросила на плечи шубку. Через четверть часа за столом стало тесно, подруги, растревоженные телефонным звонком, пришли в домашнем платье, накинув плохенькие «дворовые» пальтишки. И сейчас косились на принаряженную, будто к празднику, Любовь Семёновну.
– Я вот, девоньки, испугалась второй раз одна-то идти, затем и позвала. Сами посудите, куда Петровна могла деться, третий год не встает совсем?
– А Юрка? Юрка-то что говорит? – дородная Зинаида Кирилловна, Кирилиха, как называли ее в селе за глаза, размачивала сахарное печенье, зажав в истрескавшихся пальцах изящную ручку невесомой чашки.
Хозяйка косилась на Кирилиху с испугом. «Разобьёт, как пить дать, разобьёт», – чашки было жаль, и она ругала себя за сервизное пижонство.
– Что он сказать-то может, всю ночь гуляли. Там и Гришка Максютов, и Славка, и подружка их общая, прости Господи.
Вика, «общая подружка» всех окрестных пьяниц, давала столько тем для обсуждения, что ни одна встреча, ни один разговор не обходился без перечисления ее подвигов. Сашок, законный супруг, иногда отбывал в неизвестном направлении, пропадая месяцами. Женщина, проводив мужа, трезвела, и целый день бродила по деревенской улице.
«Саша мой на заработки подался», – говорила она встречным, растягивая «за-ра-бот-ки», будто слыша в слове шуршание купюр. Через день одиночество сорокалетней дамы являлись скрасить гены-коли-вити, и время ожидания «законного» бежало куда веселее. Через месяц, другой, являлся и Сашок – оборванный, грязный, иногда и босой. Он