условие экзистенциальных игр, —
предателями, потому что верность одним людям и идеалам может войти в противоречие с интересами и даже просто внутренним развитием человека, и тогда он с тем же самым искренним взглядом отходит от одних и приходит к другим, и этот естественный для него переход зачастую истолковывается как предательство, —
и наконец, оборотнями, потому что в одном и том же человеке уживаются нередко черты характера настолько несовместимые между собой, что, когда они проявляются в полной мере, мы как будто имеем перед собой двух разных людей.
Итак, все говорит о том, что в нас существует как бы несколько равноправных центров, но мы инстинктивно закрываем на это глаза, пытаясь свести их к единому и обозримому центру: кстати говоря, мастерское и правдоподобное воплощение произвольного множества таких мнимо несоприкасаемых взаимно персональных центров и есть главная черта великого актера, —
и мы где-то сродни им, но нам не хватает таланта, а без него наше нутряное двойничество остается смазанным и неубедительным: быть может, правда, его смазанность и неубедительность задним числом как раз и показывают, что оно, это двойничество, в данном человеке не состоялось, —
стало быть, не во всех людях живут двойники, и большинство из нас убеждены в существовании некоего психологического центра, из которого вытекают все их чувства и поступки, —
каков он, спрашивается? прежде всего на ум здесь приходит характер, который по Шопенгауэру неизменяем, но разве можем мы сказать заранее, как поведем себя в той или иной экстремальной ситуации? и разве не меняется характер с возрастом, причем так радикально, что в зрелом человеке иной раз не узнаешь уже прежнего юношу? —
затем идет пол вкупе с эротическими фантазиями, и вот здесь уже искать какое-либо единство бесполезно: даже любящие супруги не застрахованы от тайных симпатий на стороне, и если бы они в них откровенно признались себе и другим, тотчас же рарушилось бы то более-менее законченное представление, которое о них сформировалось в обществе, в близких им людям, да и в них самих.
И тем не менее я не знаю никого, кто так вот просто заявил бы о себе: да, во мне живут разные и несовместимые люди, —
каждый, напротив, внутренне убежден, что, несмотря на потрясающую противоречивость натуры – которой все мы склонны гордиться и по праву: ведь чем противоречивей, тем мы глубже и интересней – в нем все-таки присутствует душевное единство, —
да, оно может залегать на недоступной глубине, но оно есть, и это главное, —
стало быть и задействовать его нам по силам: пусть не здесь и сейчас, а когда-нибудь потом и при других обстоятельствах, —
вот только на протяжении жизни оно почему-то так и остается незадействованным, зато латентная уверенность в возможности его раскрытия при одновременном и пожизненном неиспользовании такой великой возможности лежит, как мне кажется, в основе нашего игрового восприятия жизни, —
и как почти любое живое существо на земле, когда ему хорошо, затевает игру, так человек, подобно