что ли.
– “I love the way you walk”, – говорю, – это про чего это он?
– Про любовь, понятно дело. Весь блюз про любовь, тоску и одиночество. – А ты здорово слова на слух ловишь!
– Наверное… – Я облизнул сухие губы. Приятно, черт возьми. Рискну высказать собственное мнение: – Но мне музон чо-то не очень. Не забойный. Не просекаю.
– Вырастешь – просечешь, – улыбнулся Лёня.
Никогда я это нытье не просеку, подумал я.
– Лёнь. А вот что музыка дает человеку? Ну, кроме радости?
– Ну ты и спросил! Радости что, мало?
– Да предки достают: музыка твоя дурацкая, ничего не дает…
– А, вон что, – вздохнул Лёня. – Музыка дает… понимаешь, смотря что слушать и как.
Он провел вниз-вверх ладонью по голове, от макушки к шее и обратно. Волосы как торчали торчком, так и остались.
– Музыка утончает чувства.
– Чего? – не понял я.
– Ну… Меломан не может быть циником, по-простому если.
Я кивнул. Нормальное объяснение. Не вижу связи, не очень понимаю, кто такой циник, но звучит хорошо. Меломан не может быть циником – вверну при случае.
Когда Лёня пошел проводить меня, то, открыв мне дверь, увидел на лестничной клетке маму мою. Совпадение. Мать – с ведром помойным. Которое я обязан выносить.
– Ань, – сказал он ей. – Здравствуй.
– Здорово, коли не шутишь.
Чего это она такими штампами выражается? Мама двинулась вниз по лестнице, к лифту.
– Ань, Петька-то твой молодец какой!
– Да ладно тебе, учиться ему надо… Петь, вынеси ведро.
Неопределенная фраза с железной – в кавычках – логикой. Что это с матерью? Неужели она думает о Лёне то, что о нем говорят всякие… соседки? Мать уже дошла до лифта, не оборачиваясь.
– Он английский отлично слышит, – крикнул Лёня.
Я стоял, не понимая, какого фига обо мне ведут диалог люди, которые бог знает сколько лет не разговаривали. Но мне было приятно, честно говоря, что мама и Лёня так непринужденно болтают, как старые приятели.
Мама, уже вызвав лифт, который с далеким глухим лязгом тащился по шахте, обернулась:
– Гены, – улыбнулась мать.
Лифт остановился, дернулся, с тонким противным скрежетом растащил двери.
Вроде я должен был ведро вынести?
Мы так достали учителей, что они разрешили нам устроить «огонек». Это такая вечеринка, где пирожные с пепси и фантой и мафон с цветомузыкой.
Пирожные люблю, музыку эту попсовую ненавижу. Сижу на подоконнике, гляжу, как девчонки пляшут. Подходит Лама, дергает за запястье:
– Пошли танцевать!
– Ты чо, я не умею. – Запястье высвобождать не хочется.
– Научу, давай. Чо у нас такие мальчики стеснительные, блин!
– Позови Чернышкова, – говорю. Руку только не разжимай. – Ему вон делать нефиг.
– Да ты офигел. – Разжала. И сморщилась, как будто лимон укусила.
– Шучу! Да я, кстати, никакой не стеснительный, вот не надо!
И пошел. Охотно даже. Подвигался как-то… В цветомузыке все равно ничего не видно, к счастью. Тут диск-жокей